Unfellowed, friendless and alone, indifferent as the herring-bone... ― Стою, безмолвен, горд и прям, незыблем, как скелет селедки...

THE HOLY OFFICE
by James Joyce Джеймс Джойс

Myself unto myself will give
This name, Katharsis-Purgative.
I, who dishevelled ways forsook
To hold the poets' grammar-book,
Bringing to tavern and to brothel
The mind of witty Aristotle,
Lest bards in the attempt should err
Must here be my interpreter:
Wherefore receive now from my lip
Peripatetic scholarship.
To enter heaven, travel hell,
Be piteous or terrible
One positively needs the ease
Of plenary indulgences.
For every true-born mysticist
A Dante is, unprejudiced,
Who safe at ingle-nook, by proxy,
Hazards extremes of heterodoxy,
Like him who finds joy at a table
Pondering the uncomfortable.
Ruling one's life by common sense
How can one fail to be intense?
But I must not accounted be
One of that mumming company –
With him who hies him to appease
His giddy dames' frivolities
While they console him when he whinges
With gold-embroidered Celtic fringes –
Or him who sober all the day
Mixes a naggin in his play –
Or him whose conduct 'seems to own'
His preference for a man of 'tone' –
Or him who plays the ragged patch
To millionaires in Hazelpatch
But weeping after holy fast
Confesses all his pagan past –
Or him who will his hat unfix
Neither to malt nor crucifix
But show to all that poor-dressed be
His high Castilian courtesy –
Or him who loves his Master dear –
Or him who drinks his pint in fear –
Or him who once when snug abed
Saw Jesus Christ without his head
And tried so hard to win for us
The long-lost works of Aeschylus.
But all these men of whom I speak
Make me the sewer of their clique.
That they may dream their dreamy dreams
I carry off their filthy streams
For I can do those things for them
Through which I lost my diadem,
Those things for which Grandmother Church
Left me severely in the lurch.
Thus I relieve their timid arses,
Perform my office of Katharsis.
My scarlet leaves them white as wool:
Through me they purge a bellyful.
To sister mummers one and all
I act as vicar-general
And for each maiden, shy and nervous,
I do a similar kind of service.
For I detect without surprise
That shadowy beauty in her eyes,
The 'dare not' of sweet maidenhood
That answers my corruptive 'would',
Whenever publicly we meet
She never seems to think of it;
At night when close in bed she lies
And feels my hand between her thighs
My little love in light attire
Knows the soft flame that is desire.
But Mammon places under ban
The uses of Leviathan
And that high spirit ever wars
On Mammon's countless servitors
Nor can they ever be exempt
From his taxation of contempt.
So distantly I turn to view
The shamblings of that motley crew,
Those souls that hate the strength that mine has
Steeled in the school of old Aquinas.
Where they have crouched and crawled and prayed
I stand, the self-doomed, unafraid,
Unfellowed, friendless and alone,
Indifferent as the herring-bone,
Firm as the mountain-ridges where
I flash my antlers on the air.
Let them continue as is meet
To adequate the balance-sheet.
Though they may labour to the grave
My spirit shall they never have
Nor make my soul with theirs as one
Till the Mahamanvantara be done:
And though they spurn me from their door
My soul shall spurn them evermore.

‘The Holy Office’ is Joyce’s earliest published literary work, written in early August 1904 and published in 1905 when he was in his twenties. The poem was rejected by the University College Dublin’s magazine, St Stephen’s, and publication again failed – this time for financial reasons – after taking it to the Dublin Printing Company. Eventually, Joyce printed the poem in Pola, then part of the Austro-Hungarian empire, where he lived between November 1904 and March 1905.

СВЯТАЯ МИССИЯ

Я — катарсис. Я — очищенье.
Сие — мое предназначенье.
Я не магическая призма,
Но очистительная клизма.
Оцените ль, друзья, поймете ль,
Как мил мне древний Аристотель?
Я проституток и кутил
Перипатетике учил.
Мой образ мыслей не обычен,
А крайне перипатетичен,
Но толковать меня не надо.
Сам изложу свои я взгляды.
Итак, любому, полагаю,
Стремись он к аду или раю,
Для посрамленья сатаны
Мы отпустить грехи должны.
Несчастным людям волю дайте!
Ведь даже сам великий Данте
С соизволенья римских пап
Порой был в ереси неслаб.
Так ныне разве нас обидит
Тот, кто с изнанки мир увидит?
Давно проторенным путем
Мы вряд ли далеко уйдем.
Меня, однако, не мешайте
С известной шутовскою шатией:
Ни с тем, кто всем поведать рад,
Что он в душе — аристократ,
Ни с тем, кто кинулся в объятья
К прелестной ведьме в кельтском платье
И, словно любящий супруг,
Залез к ней прямо под каблук,
Ни с тем, кто сам не пьет ни грамма,
Но всякий раз, как пишет драму,
Нальет герою двести грамм,
А после пьяный ходит сам,
Ни с тем, кто верит, что на свете
Есть только «комильфо» и «эти»,
Ни с тем, кто, как на божество,
Глядит на Мэтра своего,
Ни с тем, кто вьется каждый вечер
Пред богачами в Хэзел-пэтче,
А о Великом о посту
Так кается, что нос в поту,
Ни с тем, кто ночью торопливо
Тайком от всех глотает пиво,
Ни с тем, кто в сумраке ночном
Однажды встретился с Христом
(Отмечу, правда, что — увы! —
Христос тот был без головы…).
Что ни паяц, то корчит гения
Читателю на удивление.
А я — покорнее раба.
Я всем им — сточная труба.
Их манят светлые высоты,
А я смываю нечистоты.
Им — горних высей гордый зов,
А мне — продукт чужих задов.
За этот труд во время оно
Навек лишился я короны,
И церковь в горький час невзгод
Ко мне на помощь не придет.
Попы дают вам отпущенье,
А я — желудков очищенье.
Грех не подобен ли дерьму?
Ваш грех я на себя приму.
Зачем шутов мне обличать?
Мой долг — их души облегчать.
Девиц я тоже облегчаю,
А их тела — раскрепощаю.
Таков приятный мой удел —
Срывать оковы с женских тел.
А их «нельзя» я осторожно
Всегда переплавляю в «можно».
Пусть внешне дева холодна,
Пусть на людях горда она,
Наедине я с ней полажу,
Едва лишь ножку ей поглажу,
И тут, поняв мое желанье,
Она снимает одеянье.
Друзья, поймите, бой жестокий
Ведет с мамоной дух высокий.
И верю — этот светлый дух
Мамоновых разгонит слуг.
За то они мне и вредят,
Что мой учитель — Аквинат,
Что закален его я школой…
Пока они толпой бесполой
Мольбы возносят к небесам,
Стою, безмолвен, горд и прям,
Незыблем, как скелет селедки,
Им перегородивший глотки.
Бесстрашен и всегда один,
Бесстрастней ледяных вершин.
И пусть их клоунская братия
Мне шлет слюнявые проклятия
Из затхлой комнатки своей,
Мое проклятие — сильней.

Перевод с английского: Александр Казарновский