Nem is keréknyomok után... ― Горький запах этот не забыт...

A fűzfa-kas illata

Nem is keréknyomok után
találnék én haza:
lehúnyt szemmel is tudnám
az utakat, – vezetne az a
keserű illat – a kas szaga.

A fészerek, színek, a széna-
pajták már alszanak, de néha
a visszatérőnek kinyílnak,
s arcára dől, szívére az az illat,
– és fuldokolva menekülne,
keserűjét, gondját hogy kerülje.

Poros lószerszám lóg le ottan;
– szinte felnyerít a sarokban
a gyermekkori emlék, – szomorú!
– Hazafelé az esti porban
a szekeren, szénában ringatottan,
a fűzfakasban! – Ó, de hol van
ma már az a keserű illantú?!

Szekérke, szétszáradt kerékkel:
ezen döcögött, sosem ért el
sövényes mennyébe a gazda.
Csak nézi most már, nem is haragos.
Bánja-e még, hogy nem rak fel abrakos
zsákot – s nem ül többé a kasba?

Arcra borult az eke vasa,
nádba dugva sarló, kasza,
– a hang éle már berozsdáll.
Csend van, béke a lim-lomok között.
De honnan jön? – még néha ott száll
a keserű illat az udvarok fölött.

A mérgezettek émelyével
érzem e szagot, bárhol ér el;
fullaszt, köhögtet, mint az asztma.
Úgy vagyok itt, mint a kigyógyult
tüdőbeteg, ki visszafordul,
ha hazaért, – ki a szabadba!
mert fojtja az, ami marasztja.

Mindenütt otthon (1961)

Váci Mihály Михай Ваци

Запах ивовых прутьев

Горький запах этот не забыт.
И в ночи не по следам копыт
и не по следам колес
к дому своему искал бы путь я, —
нет, меня бы вел, меня бы нес
запах ваш, о ивовые прутья!

Спят сараи, сенники, хлева.
Зелень сада, неба синева
тоже спят.
Лишь горчайший этот аромат
и в лицо, и в сердце льется, льется…
Задохнувшись, стал я у колодца, —
уж не повернуть ли мне назад?

Дворик. Стойло. Сбруя на стене.
И сдается мне,
что вот-вот, и жалобно, и звонко,
мое детство ржаньем жеребенка
расплеснется в грустной тишине —
и сквозь набежавшую слезу
станет видно: еду я, мальчонка,
в ивовой корзине на возу…

У повозки дряхлой
обода треснули, рассохлись. Никогда,
в ней покачиваясь, пыль глотая,
даже до подобья рая
я не доезжал!.. Но боль тех лет
замела уж свой тяжелый след.

Тень тех дней сонлива и тиха,
притупились гнева лемеха,
сталь серпов, засунутых в камыш,
стала просто ржавой и никчемной
рухлядью. И лишь
запах ивы, горький и бездомный,
все еще летит вдоль старых крыш!

Где бы ни был я застигнут им,
он мне сдавливает, словно дым,
горло, грудь — и как больного,
жаждущего астму превозмочь,
гонит от себя на волю, прочь.
И влечет к себе. И душит снова.

Перевод с венгерского: Валентин Корчагин