James Augustine Aloysius Joyce ― Джеймс Джойс

CHAMBER MUSIC

I.

Strings in the earth and air
Make music sweet;
Strings by the river where
The willows meet.

There’s music along the river
For Love wanders there,
Pale flowers on his mantle,
Dark leaves on his hair.

All softly playing,
With head to the music bent,
And fingers straying
Upon an instrument.

II.

The twilight turns from amethyst
To deep and deeper blue,
The lamp fills with a pale green glow
The trees of the avenue.

The old piano plays an air,
Sedate and slow and gay;
She bends upon the yellow keys,
Her head inclines this way.

Shy thought and grave wide eyes and hands
That wander as they list—
The twilight turns to darker blue
With lights of amethyst.

III.

At that hour when all things have repose,
O lonely watcher of the skies,
Do you hear the night wind and the sighs
Of harps playing unto Love to unclose
The pale gates of sunrise?

When all things repose, do you alone
Awake to hear the sweet harps play
To Love before him on his way,
And the night wind answering in antiphon
Till night is overgone?

Play on, invisible harps, unto Love,
Whose way in heaven is aglow
At that hour when soft lights come and go,
Soft sweet music in the air above
And in the earth below.

IV.

When the shy star goes forth in heaven
All maidenly, disconsolate,
Hear you amid the drowsy even
One who is singing by your gate.
His song is softer than the dew
And he is come to visit you.

O bend no more in revery
When he at eventide is calling,
Nor muse: Who may this singer be
Whose song about my heart is falling?
Know you by this, the lover’s chant,
’Tis I that am your visitant.

V.

Lean out of the window,
Goldenhair,
I hear you singing
A merry air.

My book was closed,
I read no more,
Watching the fire dance
On the floor.

I have left my book,
I have left my room,
For I heard you singing
Through the gloom.

Singing and singing
A merry air,
Lean out of the window,
Goldenhair.

VI.

I would in that sweet bosom be
(O sweet it is and fair it is!)
Where no rude wind might visit me.
Because of sad austerities
I would in that sweet bosom be.

I would be ever in that heart
(O soft I knock and soft entreat her!)
Where only peace might be my part.
Austerities were all the sweeter
So I were ever in that heart.

VII.

My love is in a light attire
Among the apple-trees,
Where the gay winds do most desire
To run in companies.

There, where the gay winds stay to woo
The young leaves as they pass,
My love goes slowly, bending to
Her shadow on the grass;

And where the sky’s a pale blue cup
Over the laughing land,
My love goes lightly, holding up
Her dress with dainty hand.

VIII.

Who goes amid the green wood
With springtide all adorning her?
Who goes amid the merry green wood
To make it merrier?

Who passes in the sunlight
By ways that know the light footfall?
Who passes in the sweet sunlight
With mien so virginal?

The ways of all the woodland
Gleam with a soft and golden fire—
For whom does all the sunny woodland
Carry so brave attire?

O, it is for my true love
The woods their rich apparel wear—
O, it is for my own true love,
That is so young and fair.

IX.

Winds of May, that dance on the sea,
Dancing a ring-around in glee
From furrow to furrow, while overhead
The foam flies up to be garlanded,
In silvery arches spanning the air,
Saw you my true love anywhere?
Welladay! Welladay!
For the winds of May!
Love is unhappy when love is away!

X.

Bright cap and streamers,
He sings in the hollow:
Come follow, come follow,
All you that love.
Leave dreams to the dreamers
That will not after,
That song and laughter
Do nothing move.

With ribbons streaming
He sings the bolder;
In troop at his shoulder
The wild bees hum.
And the time of dreaming
Dreams is over—
As lover to lover,
Sweetheart, I come.

XI.

Bid adieu, adieu, adieu,
Bid adieu to girlish days,
Happy Love is come to woo
Thee and woo thy girlish ways—
The zone that doth become thee fair,
The snood upon thy yellow hair,

When thou hast heard his name upon
The bugles of the cherubim
Begin thou softly to unzone
Thy girlish bosom unto him
And softly to undo the snood
That is the sign of maidenhood.

XII.

What counsel has the hooded moon
Put in thy heart, my shyly sweet,
Of Love in ancient plenilune,
Glory and stars beneath his feet—
A sage that is but kith and kin
With the comedian Capuchin?

Believe me rather that am wise
In disregard of the divine,
A glory kindles in those eyes
Trembles to starlight. Mine, O Mine!
No more be tears in moon or mist
For thee, sweet sentimentalist.

XIII.

Go seek her out all courteously,
And say I come,
Wind of spices whose song is ever
Epithalamium.
O, hurry over the dark lands
And run upon the sea
For seas and lands shall not divide us,
My love and me.

Now, wind, of your good courtesy
I pray you go,
And come into her little garden
And sing at her window;
Singing: The bridal wind is blowing
For Love is at his noon;
And soon will your true love be with you,
Soon, O soon.

XIV.

My dove, my beautiful one,
Arise, arise!
The night-dew lies
Upon my lips and eyes.

The odorous winds are weaving
A music of sighs:
Arise, arise,
My dove, my beautiful one!

I wait by the cedar tree,
My sister, my love,
White breast of the dove,
My breast shall be your bed.

The pale dew lies
Like a veil on my head.
My fair one, my fair dove,
Arise, arise!

XV.

From dewy dreams, my soul, arise,
From love’s deep slumber and from death,
For lo! the trees are full of sighs
Whose leaves the morn admonisheth.

Eastward the gradual dawn prevails
Where softly-burning fires appear,
Making to tremble all those veils
Of grey and golden gossamer.

While sweetly, gently, secretly,
The flowery bells of morn are stirred
And the wise choirs of faery
Begin (innumerous!) to be heard.

XVI.

O cool is the valley now
And there, love, will we go
For many a choir is singing now
Where Love did sometime go.
And hear you not the thrushes calling,
Calling us away?
O cool and pleasant is the valley
And there, love, will we stay.

XVII.

Because your voice was at my side
I gave him pain,
Because within my hand I held
Your hand again.

There is no word nor any sign
Can make amend—
He is a stranger to me now
Who was my friend.

XVIII.

O sweetheart, hear you
Your lover’s tale;
A man shall have sorrow
When friends him fail.

For he shall know then
Friends be untrue
And a little ashes
Their words come to.

But one unto him
Will softly move
And softly woo him
In ways of love.

His hand is under
Her smooth round breast;
So he who has sorrow
Shall have rest.

XIX.

Be not sad because all men
Prefer a lying clamour before you:
Sweetheart, be at peace again—
Can they dishonour you?

They are sadder than all tears;
Their lives ascend as a continual sigh.
Proudly answer to their tears:
As they deny, deny.

XX.

In the dark pine-wood
I would we lay,
In deep cool shadow
At noon of day.

How sweet to lie there,
Sweet to kiss,
Where the great pine-forest
Enaisled is!

Thy kiss descending
Sweeter were
With a soft tumult
Of thy hair.

O, unto the pine-wood
At noon of day
Come with me now,
Sweet love, away.

XXI.

He who hath glory lost, nor hath
Found any soul to fellow his,
Among his foes in scorn and wrath
Holding to ancient nobleness,
That high unconsortable one—
His love is his companion.

XXII.

Of that so sweet imprisonment
My soul, dearest, is fain—
Soft arms that woo me to relent
And woo me to detain.
Ah, could they ever hold me there
Gladly were I a prisoner!

Dearest, through interwoven arms
By love made tremulous,
That night allures me where alarms
Nowise may trouble us;
But sleep to dreamier sleep be wed
Where soul with soul lies prisoned.

XXIII.

This heart that flutters near my heart
My hope and all my riches is,
Unhappy when we draw apart
And happy between kiss and kiss;
My hope and all my riches—yes!—
And all my happiness.

For there, as in some mossy nest
The wrens will divers treasures keep,
I laid those treasures I possessed
Ere that mine eyes had learned to weep.
Shall we not be as wise as they
Though love live but a day?

XXIV.

Silently she’s combing,
Combing her long hair,
Silently and graciously,
With many a pretty air.

The sun is in the willow leaves
And on the dappled grass,
And still she’s combing her long hair
Before the looking-glass.

I pray you, cease to comb out,
Comb out your long hair,
For I have heard of witchery
Under a pretty air,

That makes as one thing to the lover
Staying and going hence,
All fair, with many a pretty air
And many a negligence.

XXV.

Lightly come or lightly go:
Though thy heart presage thee woe,
Vales and many a wasted sun,
Oread let thy laughter run
Till the irreverent mountain air
Ripple all thy flying hair.

Lightly, lightly—ever so:
Clouds that wrap the vales below
At the hour of evenstar
Lowliest attendants are;
Love and laughter song-confessed
When the heart is heaviest.

XXVI.

Thou leanest to the shell of night,
Dear lady, a divining ear.
In that soft choiring of delight
What sound hath made thy heart to fear?
Seemed it of rivers rushing forth
From the grey deserts of the north?

That mood of thine, O timorous,
Is his, if thou but scan it well,
Who a mad tale bequeaths to us
At ghosting hour conjurable—
And all for some strange name he read
In Purchas or in Holinshed.

XXVII.

Though I thy Mithridates were,
Framed to defy the poison-dart,
Yet must thou fold me unaware
To know the rapture of thy heart,
And I but render and confess
The malice of thy tenderness.

For elegant and antique phrase,
Dearest, my lips wax all too wise;
Nor have I known a love whose praise
Our piping poets solemnize,
Neither a love where may not be
Ever so little falsity.

XXVIII.

Gentle lady, do not sing
Sad songs about the end of love;
Lay aside sadness and sing
How love that passes is enough.

Sing about the long deep sleep
Of lovers that are dead, and how
In the grave all love shall sleep:
Love is aweary now.

XXIX.

Dear heart, why will you use me so?
Dear eyes that gently me upbraid,
Still are you beautiful—but O,
How is your beauty raimented!

Through the clear mirror of your eyes,
Through the soft sigh of kiss to kiss,
Desolate winds assail with cries
The shadowy garden where love is.

And soon shall love dissolved be
When over us the wild winds blow—
But you, dear love, too dear to me,
Alas! why will you use me so?

XXX.

Love came to us in time gone by
When one at twilight shyly played
And one in fear was standing nigh—
For Love at first is all afraid.

We were grave lovers. Love is past
That had his sweet hours many a one;
Welcome to us now at the last
The ways that we shall go upon.

XXXI.

O, it was out by Donnycarney
When the bat flew from tree to tree
My love and I did walk together;
And sweet were the words she said to me.

Along with us the summer wind
Went murmuring—O, happily!—
But softer than the breath of summer
Was the kiss she gave to me.

XXXII.

Rain has fallen all the day.
O come among the laden trees:
The leaves lie thick upon the way
Of memories.

Staying a little by the way
Of memories shall we depart.
Come, my beloved, where I may
Speak to your heart.

XXXIII.

Now, O now, in this brown land
Where Love did so sweet music make
We two shall wander, hand in hand,
Forbearing for old friendship’ sake,
Nor grieve because our love was gay
Which now is ended in this way.

A rogue in red and yellow dress
Is knocking, knocking at the tree;
And all around our loneliness
The wind is whistling merrily.
The leaves—they do not sigh at all
When the year takes them in the fall.

Now, O now, we hear no more
The vilanelle and roundelay!
Yet will we kiss, sweetheart, before
We take sad leave at close of day.
Grieve not, sweetheart, for anything—
The year, the year is gathering.

XXXIV.

Sleep now, O sleep now,
O you unquiet heart!
A voice crying “Sleep now”
Is heard in my heart.

The voice of the winter
Is heard at the door.
O sleep, for the winter
Is crying “Sleep no more.”

My kiss will give peace now
And quiet to your heart—
Sleep on in peace now,
O you unquiet heart!

XXXV.

All day I hear the noise of waters
Making moan,
Sad as the sea-bird is, when going
Forth alone,
He hears the winds cry to the water’s
Monotone.

The grey winds, the cold winds are blowing
Where I go.
I hear the noise of many waters
Far below.
All day, all night, I hear them flowing
To and fro.

XXXVI.

I hear an army charging upon the land,
And the thunder of horses plunging, foam about their knees:
Arrogant, in black armour, behind them stand,
Disdaining the reins, with fluttering whips, the charioteers.

They cry unto the night their battle-name:
I moan in sleep when I hear afar their whirling laughter.
They cleave the gloom of dreams, a blinding flame,
Clanging, clanging upon the heart as upon an anvil.

They come shaking in triumph their long, green hair:
They come out of the sea and run shouting by the shore.
My heart, have you no wisdom thus to despair?
My love, my love, my love, why have you left me alone?

1907

Brian Byrne & James Joyce, Goldenhair (2017)...

Play On (feat. Kurt Elling & Glenn Close)05:10

КАМЕРНАЯ МУЗЫКА

I.

Есть воздуха струны
И струны земные,
Глубокие струи,
Где ивы речные.

Там бродит Любовь
Среди сумерек мглистых,
На мантии желтой
Увядшие листья.

Играет, играет,
Томясь и тоскуя…
И пальцы блуждают
По струнам вслепую.

II.

Вечерний сумрак — аметист —
Все глубже и синей,
Фонарь мерцает, как светляк,
В густой листве аллей.

Старинный слышится рояль,
Звучит мажорный лад;
Над желтизною клавиш вдаль
Ее глаза скользят.

Небрежны взмахи рук, а взгляд
Распахнут и лучист;
И вечер в россыпи огней
Горит, как аметист.

III.

В тот час, когда всё в мире спит,
О безутешный звездочет, —
Ты слышишь ли, как ночь течет,
Как арфы, жалуясь навзрыд,
Зари торопят ход?

Один, под куполом ночным,
Ты слышишь ли дрожащий звон
Незримых струн — и антифон
Ветров, что, отвечая им,
Гудят со всех сторон?

Ты видишь, как Любовь грядет
По небу в золотой пыли?
Внемли же зову струн — внемли,
Как льется музыка высот
На темный лик земли.

IV.

Лишь робкая звезда взойдет
На небо, млея и дрожа,
Чья это песня у ворот
Звучит, как сумерки, свежа?
Прислушайся… О, неужель? —
Твой суженый, твой менестрель!

Ах, не клонись и не томись,
Гадая, кто же он такой —
Певец, чей нежный вокализ
Твой сонный бередит покой,
Вливая в сердце сладкий хмель.
Знай: это я — твой менестрель!

V.

Слышу: запела ты,
Златовласка!
Песня твоя —
Это старая сказка.

Книгу оставил я
На половине,
Глядя, как пламя
Пляшет в камине.

Книгу захлопнул я,
Вышел из дома,
Властно влекомый
Песней знакомой,

Песней знакомой,
Старою сказкой.
Где же окно твое,
Златовласка?

VI.

В ее груди найти приют
Я так хотел бы навсегда
(Где злые ветры не ревут):
Так мне велит моя нужда —
В ее груди найти приют.

Я в этом сердце поселюсь
(Тихонько постучусь туда):
И внидет мир, исчезнет грусть,
Утишится моя нужда, —
Лишь в этом сердце поселюсь.

VII.

В накидке легкой, продувной
Она идет по саду,
И ветерки спешат гурьбой
Встречать свою отраду.

Где ветеркам игривым рай —
Шалить, шуршать в листве,
Она помедлит невзначай,
Склоняя тень к траве.

И вновь, где бледный небосвод
Глядит на вешний дол,
Она, как лодочка, плывет,
Чуть приподняв подол.

VIII.

Кто там тропинкою лесной
Идет сквозь яркий свет и тень
Проходит рощицей сквозной,
Свежа, как вешний день?

Кто в теплых солнечных лучах
Идет, украсна и светла,
Сияя в солнечных лучах
Невинностью чела?

Зачем веселый луг и лес
Надели лучший свой наряд?
Зачем сегодня луг и лес
Так золотом горят?

Чтоб милую мою встречать
В лучах весенних и в росе —
Невесту милую встречать
Во всей ее красе!

IX.

Ах, ветерки мая, — увы!
Весело, весело пляшете вы,
Перелетая с волны на волну,
Брызги взметая дождем в вышину.
В радужной дали, в небесном краю
Вы не видали невесту мою?
Что ж по весне
Грусти одне
Вы, ветерочки, приносите мне?

X.

Он в шапке красной
Поет в лощине:
Ликуйте ныне
Все, кто влюблен!

Тот шут несчастный —
Кто этим смехом
И громким эхом
Не пробужден.

Поет и скачет
Паяц веселый,
И вьются пчелы
Над головой.

Пускай поплачет
Мечтатель сонный, —
Мой друг влюбленный,
Приди, я — твой!

XI.

Скажи прощай, навек прощай
Девичьим, безмятежным дням,
Иди — любимого встречай,
Что входит в твой заветный храм,
Дивясь застенчивой красе,
Румянцу, ленточке в косе.

Едва вострубит серафим
И грянет имя жениха,
Девичью ленту перед ним
Сними, покорна и тиха,
И робко распусти кушак,
Невинности блаженный знак.

XII.

Какой он дал тебе совет,
Мой робкий, мой желанный друг, —
Сей облачный анахорет,
Монах, закутанный в клобук,
Заклятый враг любви мирской,
Святоша — месяц шутовской?

Поверь мне, милая, я прав,
Небесных не страшась угроз.
В твоих глазах, как звезд расплав,
Горячее мерцанье слез.
Я пью их с губ твоих и щек,
Сентиментальный мой дружок!

XIII.

Любезный ветерок, лети
К любезной, к ней! —
И ароматом брачных роз
Ее обвей.
Лети над темною землей,
Над хлябью вод —
Ни твердь, ни хлябь не разлучат
Того, кто ждет.

Прошу, любезный ветерок,
Еще одну
Услугу окажи: лети
К ее окну —
И спой, что час любви настал;
Открой же дверь,
И верь: твой суженый грядет;
Встречай и верь!

XIV.

О горлинка моя,
Проснись, проснись!
Уже росой
Глаза Любви зажглись.

Вздыхают ветерки,
Взмывая ввысь:
Проснись, проснись,
О горлинка моя!

Под кедром я стою —
Проснись, сестра!
Приди сюда,
Прильни на грудь мою.

Туманится роса
На волосах моих.
И ветерок затих.
Проснись, проснись!

XV.

Очнись от грез, душа моя,
Стряхни дремоту и воспрянь
От снов любви и забытья
В рассветную, лесную рань.

Восхода теплые огни
Рассеяли туман седой:
Взгляни, как зыблются они
На паутине золотой.

Все сокровенней и нежней
Звенят бубенчики весны,
И голоса лукавых фей
(Неисчислимые!) слышны.

XVI.

В долине той сейчас прохлада…
Любимая, уйдем
Туда, где ждать любви не надо,
Где будем мы вдвоем.
Ты слышишь? все дрозды в округе
Поют о ней —
О той стране, где нет разлуки…
Уйдем скорей!

XVII.

Чтоб руки милые вернуть
И голос твой,
Я сердце друга уязвил
Обидой злой.

Ни словом, ни мольбой урон
Не поправим:
Тот, кто был другом для меня,
Стал мне чужим.

XVIII.

Внемли, дорогая,
Печали моей:
Горька человеку
Потеря друзей.

Он чует, он слышит
Измену в словах,
И дружба былая
Развеяна в прах.

Но кто-то к нему
Прильнет в этот час
И тихо утешит
Сиянием глаз.

Грудь горлинки нежной
Он тронет рукой;
И скорбное сердце
Обрящет покой.

XIX.

Не огорчайся, что толпа тупиц
Вновь о тебе подхватит лживый крик;
Любимая, пусть мир твоих ресниц
Не омрачится ни на миг.

Несчастные, они не стоят слез,
Их жизнь, как вздох болотных вод, темна…
Будь гордой, что б услышать ни пришлось:
Отвергнувших — отвергни их сама.

XX.

Я бы хотел,
Чтоб мы были одни
В чаще сосновой,
В прохладной тени.

Чтоб целоваться там
Сладко, без слов
В храме сосновом,
Меж темных стволов.

Чтоб с поцелуями
Падала на
Губы мои —
Твоих прядей волна.

Что же мы медлим?
Там сосны и тишь…
Что ты мне шепчешь?
О чем говоришь?

XXI.

Кто славы проворонил зов
И друга обрести не смог,
Тот средь толпы своих врагов,
Как древний идол, одинок,
Стоит, угрюм и нелюдим —
Его любовь повсюду с ним.

XXII.

Мой ангел, этот нежный плен
Прохладных рук твоих…
Клянусь, я б отдал всё взамен
Ревнивой власти их,
Я б счастлив был такой тюрьмой,
О сторож неусыпный мой!

Когда, с моими сплетены,
Ладони их дрожат,
Я забываю злые сны
И будней мелкий ад,
В ту ночь блаженную спеша,
Где душу сторожит душа.

XXIII.

Твое сердечко — мотылек,
Порхающий у губ моих, —
Несчастен, если одинок,
Блажен, прильнув ко мне на миг;
Все, чем на свете я богат, —
Мой хрупкий, мой бесценный клад!

Как в мягком гнездышке вьюрок
Свои сокровища хранит,
Так я, не ведая тревог,
Не чая будущих обид,
Вложил последний золотник —
В любовь, живущую лишь миг.

XXIV.

Медленно она чешет
Длинные косы свои…
Солнце блестит на ивах
И на ресницах травы.

А она все чешет и чешет
Волосы, не спеша,
В зеркало томно глядя,
Гребнем о шелк шурша.

Ах, отложи свой гребень,
Дай волосам покой! —
Видишь, застыл влюбленный
В оторопи колдовской,

Заворожен движеньем
Плавной руки твоей,
Взмахом ресниц небрежным,
Темным сдвигом бровей.

XXV.

Легче, легче, ангел мой!
Пусть в душе — озноб ночной
И предчувствий грозный хор:
Пусть твой смех по кручам гор
Ореады разнесут,
Кудри эхом растрясут.

Легче, легче, веселей!
Сонмы туч в душе твоей,
В час, когда встает Звезда,
Разлетятся без следа.
Пой любовь и радость пой,
Если в сердце — мрак ночной.

XXVI.

Ты к раковине мглы ночной
Склоняешь боязливый слух.
Кто напугал тебя, друг мой,
Какой неукрощенный дух?
Каких лавин далекий гром
Разрушил мир в уме твоем?

Не вслушивайся в этот бред!
Все это — сказки, все — слова,
Что выдумал для нас поэт
В час призраков и колдовства —
Иль просто вытащил на свет,
У Холиншеда их нашед.

XXVII.

Хоть я уже, как Митридат,
Для жал твоих неуязвим,
Но вновь хочу врасплох быть взят
Безумным натиском твоим,
Чтоб в бедный, пресный мой язык
Яд нежности твоей проник.

Уж, кажется, я перерос
Игрушки вычурных похвал
И не могу принять всерьез
Певцов писклявых идеал;
Любовь хоть до небес воспой —
Но капля фальши есть в любой.

XXVIII.

О, скорбных песен мне не пой,
Что любовь, как сон, прошла,
Но оставь печаль и спой,
Что любовь и в снах мила.

Спой о том, как сладок сон
В темной глубине могил —
Для того, кто был влюблен,
Кто любовь, как сон, забыл.

XXIX.

О, что ты делаешь со мной,
Любимая? Твой кроткий взгляд
Мерцает прежней красотой, —
Но что глаза твои таят?

Сквозь зеркала очей твоих,
Сквозь поцелуев нежных дрожь
Врывается холодный вихрь
В наш сад, уже багряный сплошь.

Мне страшен этот буйный пыл,
Бездомной бури свист и вой…
Любимая, я так любил! —
О, что ты делаешь со мной?

XXX.

Все, помню, начиналось так:
Играла девочка в саду;
А я боялся сделать шаг,
Знал — ни за что не подойду.

Клянусь, любили мы всерьез,
Нам есть что в жизни помянуть.
Прощай! Идти нам дальше врозь,
И новый путь — желанный путь.

XXXI.

Я помню тропку в Донникарни,
Где мы с любимою брели,
Как призраки, перелетали
Среди ветвей нетопыри.

И ветерок над нами веял
Отрадой теплых, летних струй;
Но были слаще ночи летней
Ее слова — и поцелуй.

XXXII.

Весь день шуршал холодный дождь,
Витал осенний листопад.
Приди в последний раз — придешь? —
В продрогший сад.

Перед разлукой — постоим,
Пусть прошлое обступит нас.
Молю: внемли словам моим
В последний раз.

XXXIII.

Здесь, в этом мирном уголке,
Где нет ни радости, ни боли,
Давай бродить, рука в руке,
Печали не давая воли, —
Дабы не омрачился свет
Любви, которой больше нет.

Шут в желто-красном колпаке
Стучит, стучит по шее клена,
И ветерок невдалеке
Насвистывает оживленно.
И листья в кронах не грустят,
Что приберет их листопад.

Вновь ту же затевать игру
Остережемся, друг мой нежный,
Но, расставаясь ввечеру,
Мы поцелуемся небрежно.
Не воскрешай былых невзгод
И верь: грядущее — грядет.

XXXIV.

Усни, мое сердце,
Не бейся, усни!
Я слышу голос в сердце:
Утишься, усни!

Я слышу, как вьюга
Поет за дверьми.
Утишься в гуле вьюги,
Замри и усни.

Я лоб твой целую:
Замри и забудь!
Усни, мое сердце, —
Пора нам уснуть.

XXXV.

Весь день в ушах как будто море
Шумит, ревет…
Так чайка в сумрачном просторе,
Летя вперед,
Внимает гулу волн тяжелых,
Кипенью вод.

Один и тот же монотонный
Тоскливый зов, —
Всю ночь я слышу ветра стоны
И шум валов,
Как чайка, что стремится в море
От берегов.

XXXVI.

Я слышу: мощное войско штурмует берег земной,
Гремят колесницы враждебных, буйных морей;
Возничие гордые, покрыты черной броней,
Поводья бросив, бичами хлещут коней.

Их клич боевой несется со всех сторон —
И хохота торжествующего раскат;
Слепящими молниями они разрывают мой сон
И прямо по сердцу, как по наковальне, стучат.

Зеленые длинные гривы они развевают как стяг,
И брызги прибоя взлетают у них из-под ног.
О сердце мое, можно ли мучиться так?
Любовь моя, видишь, как я без тебя одинок?

Перевод с английского: Григорий Кружков