In Memoriam... Карл Маркс ― Karl Marx

Это письмо написал 38-летний мужчина своей 42-летней жене...

Karl Marx to Jenny Marx, 21 June 1856.
I am writing to you again because I am alone and because it is irksome to converse with you all the time in my head without you knowing or hearing or being able to answer me. Bad as your portrait is, it serves its end well enough, and I now understand how it is that even the least flattering portraits of the mother of God, the ‘Black Madonnas’ could have their inveterate admirers — more admirers, indeed, than the good portraits. At any rate, none of these ‘Black Madonna’ portraits has ever been so much kissed and ogled and adored as your photograph which, while admittedly not black, has a crabbed expression and in no way reflects your dear, lovely, kissable, dolce countenance. But I put right what the sun’s rays have wrongly depicted, discovering that my eyes, spoiled though they are by lamplight and tobacco smoke, can nevertheless paint not only in the dreaming but also in the waking state. There you are before me, large as life, and I lift you up in my arms and I kiss you all over from top to toe, and I fall on my knees before you and cry: ‘Madame, I love you’, and love you I do, with a love greater than was ever felt by the Moor of Venice...
Temporary absence is good, for in a person’s presence things look too much alike for them to be distinguished. At close quarters even towers appear dwarfed, whereas what is petty and commonplace, seen close at hand, assumes undue proportions... So it is with my love. Mere spatial separation from you suffices to make me instantly aware that time has done for my love just what the sun and the rain do for plants — made it grow. My love for you, as soon as you are away from me, appears for what it is, a giant, and into it all the vigour of my mind and all the ardour of my heart are compressed. I feel myself once more a man because I feel intense passion...
You will smile, my dear heart, and wonder ‘why this rhetoric all of a sudden?’ But if I could press your sweet white bosom to mine, I would be silent and say not a word. Since I cannot kiss with my lips I must kiss with my tongue and frame words...
There are, indeed, many women in the world, and a few of them are beautiful. But where else shall I find a face of which every lineament, every line even, reawakens the greatest and sweetest memories of my life? In your sweet countenance I can read even my infinite sorrows, my irreplaceable losses, and when I kiss your sweet face I kiss away my sorrow. ‘Buried in her arms, revived by her kisses’ — in your arms, that is, and by your kisses...
Farewell my dear heart. A thousand kisses to you, and the children too.
Снова пишу тебе, потому что нахожусь в одиночестве и потому что мне тяжело мысленно постоянно беседовать с тобой, в то время как ты ничего не знаешь об этом, не слышишь и не можешь мне ответить. Как ни плох твой портрет, но он прекрасно служит мне, и теперь я понимаю, почему даже «чёрные мадонны», самые уродливые изображения богоматери, могли находить себе ревностных почитателей, и даже более многочисленных почитателей, чем хорошие изображения. Во всяком случае, ни одну из этих «чёрных мадонн» так много не целовали, ни на одну не смотрели с таким благоговейным умилением, ни одной так не поклонялись, как этой твоей фотографии, хоть и не чёрной, но нахмуренной и вовсе не отражающей твоего милого, очаровательного, сладостного (dolce), словно созданного для поцелуев лица. Но я поправляю то, что плохо запечатлели солнечные лучи, и нахожу, что глаза мои, как ни испорчены они светом ночной лампы и табачным дымом, всё же способны рисовать образы не только во сне, но и наяву. Ты вся передо мной как живая, я беру тебя на руки, покрываю тебя поцелуями с головы до кончиков пальцев, падаю перед тобой на колени и восклицаю: «Я вас люблю, мадам!» И действительно, я люблю тебя сильнее, чем любил когда-то венецианский мавр…
Временная разлука полезна, ибо постоянное общение порождает видимость однообразия, при котором стираются различия между вещами. Даже башни кажутся вблизи не такими уж высокими, между тем как мелочи повседневной жизни, когда с ними близко сталкиваешься, непомерно вырастают… Так и моя любовь. Стоит только пространству разделить нас, и я тут же убеждаюсь, что время послужило моей любви лишь для того, для чего солнце и дождь служат растению — для роста. Моя любовь к тебе, стоит тебе оказаться вдали от меня, предстаёт такой, какова она на самом деле — в виде великана; в ней сосредоточиваются вся энергия моего разума и вся сила моего сердца. Я вновь ощущаю себя человеком в полном смысле слова, ибо испытываю огромную страсть…
Ты улыбнёшься, моя милая, и спросишь, с чего бы это я вдруг впал в риторику. Но если бы я мог прижать твоё нежное, чистое сердце к своему, я бы молчал и не проронил ни слова. Лишённый возможности целовать тебя устами, я вынужден прибегать к словам, чтобы с их помощью передать тебе свои поцелуи…
Бесспорно, на свете много женщин, и некоторые из них прекрасны. Но где ещё мне найти лицо, каждая чёрточка которого пробуждала бы во мне самые сильные и прекрасные воспоминания моей жизни? Даже мои бесконечные страдания, мои невосполнимые утраты читаю я в твоём милом облике, и когда я целую твоё милое лицо, я преодолеваю моё горе поцелуями. «Погибший в её объятиях и воскрешённый её поцелуями» — в твоих объятиях, то есть, и твоими поцелуями…
Прощай, сердце моё. Тысячу раз целую тебя и детей.

К тому времени у них с Женни (в девичестве фон Вестфален) уже три дочери. Еще три ребёнка, два мальчика и девочка, умерли в детстве. Один новорожденный ребёнок умер безымянным.
А потом ещё была его измена и многолетнее сожительство со служанкой, ставшей фактически членом семьи. Был его внебрачный ребёнок, которого старый проверенный друг Фридрих благородно записал на себя и отдал в приют.
Она умерла в 1881 году, от рака печени, после долгих и мучительных месяцев боли. Он не был на кладбище, потому что ещё не оправился от тяжёлого воспаления легких. Всё тот же Фридрих заменил его и на похоронах жены.
Свою любовь он пережил всего на два года...

Sonett I.

Nehmen Sie alle nehmen alle diese Lieder von mir,
Dass die Liebe zu Ihren Fuessen demuetig legt,
Wo, in der Lyra vollen Melodie,
Seele frei naehert sich in leuchtenden Strahlen.
Oh! wenn Song Echo potent sein
Um die Sehnsucht mit suessen legt ruehren,
Um den Puls pochen leidenschaftlich machen
Dass Ihr stolzes Herz erhaben schwankt,
Dann werde ich aus der Ferne beobachten
Wie Victory traegt sie Licht entlang,
Dann werde ich kaempfen, kuehner bei weitem
Dann wird meine Musik desto hoeher steigen;
Verwandelt, mehr freie gilt klingelt mein Lied,
Und suesse Wehe werdet weinen meiner Leier.

Sonett II.

Fuer mich, kein Ruhm terrestrischen
Das faehrt weit ueber Land und Nation
Um sie spannend zu halten in Bann
Mit seinen weit verstreuten Nachhallzeit
Lohnt Augen, wenn scheint voll,
Dein Herz, wenn warm mit Jubel,
Oder zwei tief welling Traenen, die fallen,
Rang vor deinen Augen Song Emotion.
Gerne wuerde ich meine Seele atmen
In der Leier der tiefen melodischen Seufzern,
Und waere eine sehr Meister sterben,
Koennte ich das erhabene Ziel zu erreichen,
Koennte ich gewinnen, aber das schoenste Preis —
Um Sie zu beruhigen sowohl Freude und Schmerz.

Sonett III.

Ah! Nun sind diese Seiten her fliegen kann,
N;hern Sie sich, Zittern, wieder einmal
Mein Geist abgesenkt voellig
Durch toerichte Aengste und Abschied Schmerz.
Meine Selbsttaeuschung Phantasien streunende
Entlang der kuehnsten Wege vergebens;
Ich kann nicht gewinnen, was am High,
Und bald keine Hoffnung mehr bleibt.
Wenn ich zurueckkomme aus weit entfernten Orten
Zu diesem lieben Hause, mit dem Wunsch erfuellt,
Ein Ehegatte haelt Sie in seinen Umarmungen,
Und umklammert Sie stolz, Fairest One.
Dann o'er mir rollt der Blitz das Feuer
Des Elends und des Vergessens.

Sonett IV.

Verzeih, dass mutig riskieren Hohn
Die Seele tiefe Sehnsucht zu bekennen,
Der Saenger Lippen m;ssen hart brennen
Um die Flammen seiner Not wehen.
Kann ich gegen mich selbst drehen
Und verliere mich, dumm, trostlos,
Der Name des Saengers verschmaehen,
Liebe dich nicht, gesehen zu haben dein Gesicht?
So hoch der Seele Illusionen anstreben,
O'er mir stehst du grossartig;
'Tis, aber deine Traenen, dass ich wuensche,
Und dass meine Songs, die Sie nur genossen
Zu verleihen ihnen Gnade und Ornament;
Dann koennen sie in die Leere zu fliehen!

Abschliessende Sonette an Jenny, 1836

Karl Marx Карл Маркс

Sonnet I.

Take all, take all these songs from me
That Love at your feet humbly lays,
Where, in the Lyre’s full melody,
Soul freely nears in shining rays.
Oh! if Song’s echo potent be
To stir to longing with sweet lays,
To make the pulse throb passionately
That your proud heart sublimely sways,
Then shall I witness from afar
How Victory bears you light along,
Then shall I fight, more bold by far,
Then shall my music soar the higher;
Transformed, more free shall ring my song,
And in sweet woe shall weep my Lyre.

Sonnet II.

To me, no Fame terrestrial
That travels far through land and nation
To hold them thrillingly in thrall
With its far-flung reverberation
Is worth your eyes, when shining full,
Your heart, when warm with exultation,
Or two deep-welling tears that fall,
Wrung from your eyes by song’s emotion.
Gladly I'd breathe my Soul away
In the Lyre’s deep melodious sighs,
And would a very Master die,
Could I the exalted goal attain,
Could I but win the fairest prize —
To soothe in you both joy and pain.

Sonnet III.

Ah! Now these pages forth may fly,
Approach you, trembling, once again,
My spirits lowered utterly
By foolish fears and parting’s pain.
My self-deluding fancies stray
Along the boldest paths in vain;
I cannot win what is most High,
And soon no more hope shall remain.
When I return from distant places
To that dear home, filled with desire,
A spouse holds you in his embraces,
And clasps you proudly, Fairest One.
Then o'er me rolls the lightning’s fire
Of misery and oblivion.

Sonnet IV.

Forgive that, boldly risking scorn
The Soul’s deep yearning to confess,
The singer’s lips must hotly burn
To waft the flames of his distress.
Can I against myself then turn
And lose myself, dumb, comfortless,
The very name of singer spurn,
Not love you, having seen your face?
So high the Soul’s illusions aspire,
O'er me you stand magnificent;
’tis but your tears that I desire,
And that my songs you only enjoyed
To lend them grace and ornament;
Then may they flee into the Void!

Concluding Sonnets to Jenny, 1836

Translated from the German by Clemens Dutt

Сонет I.

Возьмите всё, возьмите все мои песни,
Что Любовь смиренно к ногам Вашим стелет!
Где? — в лире полной мелодий
Сближаются души свободно в светящихся бликах.
О, если б эхо легонько коснувшись сумело
Тронуть тоску и её же разжалобить нежно,
Пульс учащённо и страстно забиться заставить,
Чтоб её гордое сердце довольно склонилось,
Издалека чтобы смог наблюдать я,
То, как Виктория свет приближает победный.
Стану сражаться и дале я неутомимо,
Музыка песен моих вознесётся высоко,
Раскрепостившись наполнится звоном,
Сладкою болью заплачет тогда моя лира.

Сонет II.

Не для меня земные похвалы,
Выходит это за пределы стран и нации —
Её в очаровании держать,
Благодаря широким откликам, должно быть
Глазам приятно; когда сердце так полно,
Твоё, теплом и радостью
Иль пара столь искренних к тебе приходит слёз
Разрядкой глаз от всех эмоций всплесков.
Как грудь моя хотела бы дышать
В глубоких всхлипах сладкозвучной лиры
И если б замер вдруг мой миннезанг* —
Возвышенной я смог достигнуть цели,
Я смог бы победить, но лучшею наградой,
Чтоб успокоить Вас, мне были бы
Как радость, так и боль.

* Миннезанг (ср.-в.-нем. minnesang — «любовная песня») — жанр немецкой средневековой рыцарской поэзии.

Сонет III.

Ах, ныне те летучие страницы
Приблизились дрожа, вточь как однажды.
Мой дух поник, ужасно угнетён
Дурацким страхом и прощанья болью.
Фантазии, полны самообмана,
Напрасно выстроились вдоль путей отважных.
Мне не по силам одолеть вершину
И скоро не останется надежды.
Когда я возвращусь из дальних мест
К любимому порогу, весь желаньем полон,
В объятиях супруг сжимать Вас будет гордо,
Чистейший образец чистейшей красоты.
И поразят меня огонь и вспышки молний
Забвения и нищеты.

Сонет IV.

Прости, что отважно рискую насмешкой,
В глубокой душевной тоске чтоб признаться —
Так губы певца как в огне раскалятся,
Чтоб пламенем давней беды отрыгнуться.
Возможно ли против себя повернуться
И глупо себя потерять, безутешно
Певцом пренебречь, от него отвернуться,
Тебя не любить, облик твой не лелеять?
Порывы души так высо́ко стремятся
И ты надо мной возвышаешься круто.
Хотел бы, чтоб ты пару слёз обронила
И песням моим, что ты так их хвалила,
Орнаментом чудным они послужили,
Тогда бы могли в пустоту они кануть.

Заключительные сонеты к Женни, 1836

Перевод с немецкого: Аркадий Равикович