For he that of himselfe is most secure shall finde his state most fickle and unsure. ― Уверенный, что прочно защищён, найдёт, что уязвим всех больше он.

VISIONS OF THE WORLDS VANITIE
by Edmund Spenser Эдмунд Спенсер

I.
ONE day, whiles that my daylie cares did sleepe,
My spirit, shaking off her earthly prison,
Began to enter into meditation deepe
Of things exceeding reach of common reason;
Such as this age, in which all good is geason,
And all that humble is and meane debaced,
Hath brought forth in her last declining season,
Griefe of good mindes, to see goodnesse disgraced.
On which when as my thought was throghly placed,
Unto my eyes strange showes presented were,
Picturing that which I in minde embraced,
That yet those sights empassion me full nere.
Such as they were (faire Ladie) take in worth,
That when time serves, may bring things better forth.

II.
In summers day, when Phœbus fairly shone,
I saw a bull as white as driven snowe,
With gilden hornes embowed like the moone,
In a fresh flowring meadow lying lowe:
Up to his eares the verdant grasse did growe,
And the gay floures did offer to be eaten;
But he with fatnes so did overflowe,
That he all wallowed in the weedes downe beaten,
Ne car’d with them his daintie lips to sweeten:
Till that a brize, a scorned little creature,
Through his faire hide his angrie sting did threaten,
And vext so sore, that all his goodly feature
And all his plenteous pasture nought him pleased:
So by the small the great is oft diseased.

III.
Beside the fruitfull shore of muddie Nile,
Upon a sunnie banke outstretched lay,
In monstrous length, a mightie crocodile,
That, cram’d with guiltles blood and greedie pray
Of wretched people travailing that way,
Thought all things lesse than his disdainfull pride.
I saw a little bird, cal’d Tedula,
The least of thousands which on earth abide,
That forst this hideous beast to open wide
The greisly gates of his devouring hell,
And let him feede, as Nature doth provide,
Upon his jawes, that with blacke venime swell.
Why then should greatest things the least disdaine,
Sith that so small so mightie can constraine?

IV.
The kingly bird, that beares Joves thunderclap,
One day did scorne the simple scarabee,
Proud of his highest service and good hap,
That made all other foules his thralls to bee:
The silly flie, that no redresse did see,
Spide where the eagle built his towring nest,
And kingling fire within the hollow tree,
Burnt up his yong ones, and himselfe distrest;
Ne suffred him in anie place to rest,
But drove in Joves owne lap his egs to lay;
Where gathering also filth him to infest,
Forst with the filth his egs to fling away:
For which when as the foule was wroth, said Jove,
‘Lo! how the least the greatest may reprove.’

V.
Toward the sea turning my troubled eye,
I saw the fish (if fish I may it cleepe)
That makes the sea before his face to flye,
And with his flaggie finnes doth seeme to sweepe
The fomie waves out of the dreadfull deep,
The huge Leviathan, Dame Natures wonder,
Making his sport, that manie makes to weep:
A sword-fish small him from the rest did sunder,
That, in his throat him pricking softly under,
His wide abysse him forced forth to spewe,
That all the sea did roare like heavens thunder,
And all the waves were stain’d with filthie hewe.
Hereby I learned have, not to despise
What ever thing seemes small in common eyes.

VI.
An hideous dragon, dreadfull to behold,
Whose backe was arm’d against the dint of speare
With shields of brasse, that shone like burnisht golde,
And forkhed sting, that death in it did beare,
Strove with a spider, his unequall peare,
And bad defiance to his enemie.
The subtill vermin, creeping closely neare,
Did in his drinke shed poyson privilie;
Which, through his entrailes spredding diversly,
Made him to swell, that nigh his bowells brust,
And him enforst to yeeld the victorie,
That did so much in his owne greatnesse trust.
O how great vainnesse is it then to scorne
The weake, that hath the strong so oft forlorne!

VII.
High on a hill a goodly cedar grewe,
Of wondrous length and streight proportion,
That farre abroad her daintie odours threwe;
Mongst all the daughters of proud Libanon,
Her match in beautie was not anie one.
Shortly within her inmost pith there bred
A litle wicked worme, perceiv’d of none,
That on her sap and vitall moysture fed:
Thenceforth her garland so much honoured
Began to die, (O great ruth for the same!)
And her faire lockes fell from her loftie head,
That shortly balde and bared she became.
I, which this sight beheld, was much dismayed,
To see so goodly thing so soone decayed.

VIII.
Soone after this I saw an elephant,
Adorn’d with bells and bosses gorgeouslie,
That on his backe did beare (as batteilant)
A gilden towre, which shone exceedinglie;
That he himselfe through foolish vanitie,
Both for his rich attire and goodly forme,
Was puffed up with passing surquedrie,
And shortly gan all other beasts to scorne:
Till that a little ant, a silly worme,
Into his nosthrils creeping, so him pained,
That, casting downe his towres, he did deforme
Both borrowed pride, and native beautie stained.
Let therefore nought, that great is, therein glorie,
Sith so small thing his happines may varie.

IX.
Looking far foorth into the ocean wide,
A goodly ship with banners bravely dight,
And flag in her top-gallant, I espide,
Through the maine sea making her merry flight:
Faire blew the winde into her bosome right,
And th’ heavens looked lovely all the while,
That she did seeme to daunce, as in delight,
And at her owne felicitie did smile.
All sodainely there clove unto her keele
A little fish, that men call Remora,
Which stopt her course, and held her by the heele,
That winde nor tide could move her thence away.
Straunge thing me seemeth, that so small a thing
Should able be so great an one to wring.

X.
A mighty lyon, lord of all the wood,
Having his hunger throughly satisfide
With pray of beasts and spoyle of living blood,
Safe in his dreadles den him thought to hide:
His sternesse was his prayse, his strength his pride,
And all his glory in his cruell clawes.
I saw a wasp, that fiercely him defide,
And bad him battaile even to his jawes;
Sore he him stong, that it the blood forth drawes,
And his proude heart is fild with fretting ire:
In vaine he threats his teeth, his tayle, his pawes,
And from his bloodie eyes doth sparkle fire;
That dead himselfe he wisheth for despight.
So weakest may anoy the most of might.

XI.
What time the Romaine Empire bore the raine
Of all the world, and florisht most in might,
The nations gan their soveraigntie disdaine,
And cast to quitt them from their bondage quight:
So, when all shrouded were in silent night,
The Galles were, by corrupting of a mayde,
Possest nigh of the Capitol through slight,
Had not a goose the treachery bewrayde.
If then a goose great Rome from ruine stayde,
And Jove himselfe, the patron of the place,
Preservd from being to his foes betrayde,
Why do vaine men mean things so much deface,
And in their might repose their most assurance,
Sith nought on earth can chalenge long endurance?

XII.
When these sad sights were overpast and gone,
My spright was greatly moved in her rest,
With inward ruth and deare affection,
To see so great things by so small distrest:
Thenceforth I gan in my engrieved brest
To scorne all difference of great and small,
Sith that the greatest often are opprest,
And unawares doe into daunger fall.
And ye, that read these ruines tragicall,
Learne by their losse to love the low degree,
And if that Fortune chaunce you up to call
To honours seat, forget not what you be:
For he that of himselfe is most secure
Shall finde his state most fickle and unsure.

FINIS.

Complaints (1591)

ВИДЕНИЯ О СУЕТНОСТИ МИРА

I.
Когда мой день забот забылся сном,
Душа, исшедши из земной темницы,
Пустилась в размышления о том,
Что превышает разума границы:
О том, что скромность не в цене, и лица
Всё реже излучают доброту;
Сей век над добродетелью глумится,
Неся смиренным душам маету.
И так мой взор объял картину ту —
Моих глубоких мыслей средоточье, —
Что странный этот мир не на свету —
В виденьях я увидел, как воочью.
Им, леди несравненная, дано
Улучшить всё, что ныне столь грешно.

II.
В сиянье Феба на лугах душистых
Узрел я белоснежного быка
С рогами в виде месяцев сребристых, —
В траве лежал он: тучные бока
Она почти скрывала, высока;
Цветы желали стать его добычей,
Но пищу, что всегда была сладка,
Теперь отверг он, полон безразличья,
В больную рану всё губами тыча.
Слепень презренный, кровожадный гнус,
Оставил жалом след на шкуре бычьей;
Был столь болезнен маленький укус,
Что всё быку безрадостным казалось.
Великим часто досаждает малость.

III.
Где берега блаженные ласкал
Под жарким солнцем мутноводный Нил,
Кровавой жертвой обагрив оскал,
Лежал огромный сытый крокодил;
Сей людоед в гордыне возомнил,
Что он над всеми властен в тех местах.
Но славной птичке с именем трохил,
Средь тысяч самой маленькой из птах,
Он, покорившись, на своих зубах
Гнильём кормиться дал, разинув пасть —
Врата геенны, что внушали страх
Всем, кто туда, к несчастью, мог попасть.
Зачем же малых презирать большим? —
Большие могут быть покорны им.

IV.
Орёл, носитель Зевсовых громов,
Гордясь фортуной сча́стливой своей,
Держа всех прочих тварей за рабов,
Жука, смеясь, презрел в один из дней.
Обиды не стерпевший скарабей
В гнездо орла тайком проникнуть смог
И, не придумав ничего умней,
Птенцов его в пылу отмщенья сжёг.
Сам Зевс яиц орлиных не сберёг,
Позволив их сложить себе в подол:
Швырнул туда навозник свой комок,
А бог те яйца вместе с грязью смёл;
И так затем сказал про гнев жука:
«Ничтожных месть великим велика!»

V.
Я наблюдал с тревогою во взоре
За страшным змеем средь морских пучин:
Пред ним, огромным, расступалось море,
И пенный вал взметал он из глубин;
Левиафан, — так звался исполин, —
В волнах резвясь, наделал бед немало —
Над всей природой был он властелин.
Но это рыбу-меч не испугало;
Она, хоть и мала размером, жало
Вонзила в зев ужасный без труда;
Как гром небесный, море рокотало,
И кровью обагрилася вода.
С тех пор смотрю с вниманьем осторожным
На то, что многим кажется ничтожным.

VI.
Дракон, чей грозный вид внушает страх,
А жало смерть в себе несёт, и чья
Из меди чешуя блестит в лучах,
Как золотая, не боясь копья,
Презренным тварям не давал житья.
Не спасся б от него и паучок,
Но он врагу в источник для питья,
Подкравшись тихо, влить отраву смог;
Испив её, дракон в мученьях слёг,
И веру в мощь свою утратил он —
Побед своих бесчисленных залог.
О, ты, кто так велик и так силён,
Не презирай того, кто слаб и мал! —
Сей слабый часто сильных повергал.

VII.
Высоко на холме рос дивный кедр,
За пышной кроной пряча стройность стана, —
И нежный запах источал он, щедр;
Средь горделивых сыновей Ливана
Он был прекрасней всех и без изъяна.
Но в сердцевину красоты живой
Презренный червь проник и непрестанно
Пил соки кедра — жизнь его с красой;
С макушки древа хвоя, став сухой,
Как волосы, осыпалась — о, жалость!
А вскоре я увидел: кедр — нагой,
И сердце у меня до боли сжалось.
Я, потрясённый виденным, постиг,
Что может красота увянуть вмиг.

VIII.
И видел я огромного слона
В доспехах, с бубенцами и с попоной;
Увенчана была его спина,
На случай битвы, башней золочёной;
Он шёл, и, в самого себя влюблённый,
Тщеславья полон, хобот задирал,
Гордясь убранством, силой изощрённой,
И, глупый, прочих тварей презирал.
Но муравей, хоть был ничтожно мал,
В ноздрю ему вцепился, и от боли
Взревел и сбросил башню слон-бахвал,
И гордый вид утратил поневоле.
Кому и малость может быть во вред,
Тому себя великим звать не след.

IX.
Увидел я корабль средь волн далёких,
Что чередою шли — за валом вал;
Он, флагами украшен на флагштоках,
Свой бег по морю смело совершал.
Попутный ветер парус раздувал,
И небеса лазурь ему дарили;
Казалось, что от счастья танцевал
Корабль весёлый, проплывая мили.
Но вдруг ремора присосалась к килю,
И рыбка эта, ни теченью вод
И ни ветрам не уступая в силе,
Остановила парусника ход.
Мне странно, что она — такая малость —
Сильней большого судна оказалась.

X.
Царь леса — лев, могуч и горделив,
Зверям, охотясь, не давал пощады
И, свежей плотью голод утолив,
В пещере отдыхал в тени прохлады.
Жестокость — бог его, а мощь — отрада,
А слава вся — в безжалостных когтях.
Но раз на льва напала — вот досада! —
Оса, что обитала в тех краях;
До крови жаля (ей неведом страх),
Она его разгневала заметно;
Он лапами, хвостом махал в сердцах,
Грозил клыками, взглядом жёг — всё тщетно;
Стал смерти он желать себе со зла.
Так слабость силе досадить смогла.

XI.
Весь мир в то время был под игом Рима,
Империя могуче расцвела;
Но власть её, народами презрима,
Их против рабства на войну вела.
Когда всю землю скрыла ночи мгла,
Подкрались галлы, дерзостны и дики,
Чтоб Капитолий, взяв, спалить дотла;
Но гуси, всполошась, подняли крики.
Коль гуси Рим смогли спасти великий
И самого Юпитера сберечь,
То почему надменные владыки
Всем, что ничтожно, склонны пренебречь,
На мощь свою чрезмерно уповая,
Как бы она — твердыня вековая?

XII.
Когда иссяк поток видений сих,
Моя душа ушла в свои покои,
Жалея, что столь малые больших
Так могут мучить и лишать покоя.
И я презрел различие любое
Меж теми, кто могуществен и мал:
Великий то повергнут был без боя,
То от обмана хитрого страдал.
И вы, кто про несчастья те читал,
Ценить ничтожных будьте днесь готовы;
А коль Фортуна вас на пьедестал
Поднимет вдруг, — не забывайте, кто вы:
Уверенный, что прочно защищён,
Найдёт, что уязвим всех больше он.

Перевод с английского: Сергей Шестаков