Csáth Géza magyar író ― Венгерский писатель Геза Чат

TREPOV A BONCOLÓASZTALON

Két fehér kabátos szolga öltöztetett egy alacsony, szőke hajú hullát. A nagy, márvány boncolóasztalon kétolyan hosszú ember is elfért volna. Akár egy gyerek, olyan rövid volt ez a tömzsi, lágyhúsú hulla, akit híttak még néhány nap előtt is Trepovnak. Egyszerűen csak Trepovnak - mindenütt a világon.
A két ember vígan és gyorsan dolgozott. Még egyszer végigmosták szivaccsal a bőrt, és a véres vizet lecsurgatták az asztalon levő vízvezeték szájba, majd megragadták a vállain, fölültették, és lemosták a hájas, fehér hátat is. Az egyikük azután fésűt vett elő, és megfésülte a szőke hajat. A másik oldalon választotta el, és nem azon, amelyen a halott, míg élt - szokta.
- Nem úgy viselte ő a haját, te Vanja - mondta az öregebbik - a jobb oldalon válaszd el!
De Vanja, aki ma különösen jókedvűnek látszott (többször halkan fütyült is), azt felelte, hogy minden úgy lesz, ahogy ő (a beszélő) akarja.
Azután ketten karra vették a tiszta és szárazra törült holttestet, és átvitték egy másik szobába. Fehérneműt és harisnyát húztak rá, meg finom cipőket és aranyos, díszes uniformist.
Az öreg elérzékenyült, amikor az érdemrendeket meglátta, és bár ez egy boncolótermi szolgánál egészen rendkívüli, sőt tilos dolog - filozofálni kezdett:
- Köllött ez neki! Most elbújhat velük a fenébe.
- Azért kapta - válaszolt Vanja -, hogy ez legyen a vége; még az lenne csak a szép, ha ilyen urak vízszintesen halnának meg. Nem a, majd fölvágjuk a hasatokat, és kócot tömünk belétek, nehogy csöpögjetek. (Vanja szinte szónokolva, dühösen beszélt.) Mit gondolsz, Nikoláj bácsi, ha ez a disznó egy évvel előbb döglött volna meg, hány orosszal több élne még a földön?
E kérdés után szünet következett, mert sok baj volt a gallérral.
Az öreg csak azután felelt a kérdésre, amikor már nagy nehezen rendbe hozták.
- Lett volna helyette más. Mert nézd, Vanja, az atyuskának kellett egy ilyen ember, s ha ez nem lett volna ilyen, hát elküldte volna őt az atyuska isten hírével. Fogadott volna másat.
Vanja nem volt meggyőződve ennek a következtetésnek az igazságáról. Elkeseredetten káromkodott, végül pedig kijelentette, hogy a hulla disznó volt, és hibás abban, hogy több embert öletett meg, mint okvetlenül szükséges volt.
Abban a percben már elkészültek az öltöztetéssel. Az öreg pipára gyújtott, és körülnézte a ruhát, megigazította a sok aranyos, zománcos rendjelet, kihúzta a kézelőket a kabát alól, és összefonta a karokat a mellén. Azután egy posztóval leterített kis vaskocsira tették a holtat, és az öreg kinyitotta az ajtót, hogy a lépcsőkhöz szállítsák.
Vanja - a fiatalabb - meg hirtelen becsukta az ajtót.
- Minek csukod be, te, amikor én kinyitom - kérdezte az öreg.
- Várj, Nikoláj bácsi, akarok valamit.
- Mit akarsz, te?
- Mindjárt meglátod.
Vanja lábujjhegyen körbejárta a szobát, kinézett a boncolóterembe is. Végre a holttesthez lépett, hirtelen fölemelte a kezét, és háromszor erősen arculvágta.
A pofonok után némán egymásra nézett a két ember.
- Ezt azért tettem - mondta Vanja -, mert aljasság lett volna, ha ezt a pimaszt, ezt a rablógyilkost, akinél aljasabb ember még nem rohadt el a földben, nem gyaláztam volna meg. Alkalom volt!...
Az öreg bólogatott, mire a fiatalabb nevetve és bátrabban folytatta:
- Persze hogy megütöttem ezt a disznót, és még meg is rúgom! Felizgulva az új tervtől, óvatosan felállott az asztalra, ahol a hulla feküdt, és vigyázva, hogy a vizes ruhát be ne piszkolja, erősen megrúgta az arcot. Azután leszállt. Az öreg már hozta a szivacsot. Újra megmosták az arcot, megfésülték a haját, erőltetve nevettek, és nem beszéltek többet a dologról.
Végre tolni kezdték a kis kocsit kifelé. Az öreg újra nyitni akarta az ajtót.
- Várj csak egy kicsit - tartóztatta a másik -, csak még egyszer!
Újra nekihuzakodott. És még egy utolsó csattanós pofont mért a holttest arcára.
- No, most már mehetünk - mondotta azután dadogva, mert az arca is kipirult a nagy izgalomban.
A holttest átadása után szótlanul ballagtak vissza a boncolóterembe.
Kis idő múlva megszólalt Vanja:
- Tudod, Nikoláj bácsi, ha ezt most meg nem teszem, akkor egész életemben bánkódtam volna rajta. Gondold csak el! - egy ilyen alkalom. Isten ne legyen nekem irgalmas, ha nem jól tettem.
- Jó, hogy megtetted - mondta rá az öreg komolyan.
Mikor Vanja este ágyba feküdt, dörzsölte a szemeit, és azon gondolkozott, hogy ha a fia, akit most vár a felesége, majd nagy lesz, és elmondja neki a mai tettét, milyen büszke lesz az apjára. Nagyszerű dolog lesz. A kölyök ki fogja mereszteni a nagy fekete szemeit, és mint egy félistent, bámulja őt.
De nem sokáig gondolkozott erről, mert rövidesen az egészséges emberek tiszta lélegzésével elaludt.

1906

ТРЕПОВ В ПРОЗЕКТОРСКОЙ

Двое санитаров в белых куртках одевали труп приземистого мужчины со светлыми волосами. На большом мраморном прозекторском столе таких и двое легко бы поместились. Он был совсем как ребенок — небольшой, рыхлый труп, который еще пару дней тому назад звали Треповым. Просто Треповым.¹
Санитары работали весело и споро. Еще разок прошлись мокрой губкой по коже так, чтобы красная от крови вода слилась по желобу на столе, затем встряхнули тело за плечи, усадили и отмыли плотную белую спину. Один из санитаров достал из кармана расческу и расчесал блондинистую шевелюру. Второй разделил волосы на пробор, но не так, как покойный носил при жизни.
— Не так он волосы носил, Ваня, — произнес тот, что постарше, — на правую сторону!
Но Ваня, который выглядел сегодня особенно довольным (даже посвистывал тихонько), ответил, что все будет так, как он захочет.
После чего они вдвоем подняли чистое и насухо вытертое мертвое тело и перенесли в другую комнату. Натянули на покойника белье и штаны, изящные ботинки и нарядный, с позолотой мундир.
Увидев ордена и медали на груди мертвеца, старик расчувствовался и, хотя санитарам в мертвецкой это не положено и даже запрещено, принялся философствовать:
— И зачем ему было столько? Теперь может со всеми побрякушками к чертям убираться.
— Ему их за то и давали, — отозвался Ваня, — чтоб такой конец получил; добро еще было бы, ежели б такие господа спокойненько себе помирали в постели. Так нет же, мы вам животы-то повспарываем, да пакли туда насуем, чтоб не капало. (Ваня говорил гневно, почти с ораторским пылом). Как думаешь, дядя Коля, ежели бы эта скотина годом раньше подохла, сколько б русских еще в живых осталось?
За этим вопросом последовала пауза — слишком много возни оказалось с воротником.
Старик ответил Ване уже потом, когда с трудом выправили мундир.
— Другой бы вместо него пришел. Сам подумай, Ваня, батюшке такой человек все одно нужен, этот бы не был тем, кем был, выгнал бы его батюшка на все четыре стороны. Да и взял бы другого.
Ваню справедливость такого вывода не убедила. Он резко выругался и, в конце концов, заявил, что покойник был скотина и виновен в том, что послал на смерть явно больше народу, чем требовалось.
К этому моменту с одеванием было уже покончено. Старик раскурил трубку и внимательно осмотрел мундир, подправил блестящие позолотой медали и ордена, вытащил из под рукавов манжеты и сложил руки трупа на груди. После чего труп переложили на небольшую железную каталку, покрытую сукном, и дядя Коля раскрыл дверь, чтобы можно было вывезти покойника на лестницу.
Ваня — тот, что помладше, — вдруг подбежал к двери и закрыл ее.
— Зачем захлопнул — я же специально открыл, — поинтересовался старик.
— Погоди, дядя Коля, забыл кое-что сделать.
— Ты чего удумал?
— Сейчас увидишь.
Ваня на цыпочках обошел помещение и заглянул в прозекторскую.
Затем приблизился к трупу, неожиданно замахнулся и трижды с силой ударил покойника по лицу, после чего санитары молча уставились друг на друга.
— Я это потому, — пояснил Ваня, — что нельзя такого негодяя, грабителя и убийцу, мерзостней которого еще в землю не закапывали, просто так отпускать. Пусть получит свое. Случай подвернулся!..
Старик покачал головой, на что молодой санитар со смехом и еще большей смелостью продолжил:
— Ударил скотину — а то ж! И еще отделаю.
Вдохновленный новым планом, Ваня осторожно вскарабкался на стол, на котором прежде лежал умерший, и со всей мочи врезал ему по лицу, стараясь не запачкать мокрую одежду. Когда молодой санитар слез со стола, старик уже нес губку. Покойнику заново омыли лицо, причесали волосы, нервно посмеиваясь и не произнеся уже ни слова.
Наконец, принялись выталкивать каталку на лестницу. Старик еще раз потянул дверь.
— Погоди еще чуток! — задержал его Ваня, — задам ему еще разок!
Он снова потянулся к трупу и засадил ему последнюю звонкую оплеуху.
— Вот теперь можем идти, — повторил он несколько раз, запинаясь, даже лицо раскраснелось от возбуждения.
Сдав труп, санитары молча поплелись обратно в прозекторскую.
Через какое-то время Ваня заговорил:
— Знаешь, дядя Коля, если б я сейчас этого не сделал, всю бы жизнь себя корил. Представь только — такая возможность! Да не видать мне милости Божьей, если я неправильно поступил.
— Хорошо, что сделал это, — серьезно заметил старик.
Вечером, улегшись спать, Ваня, потирая руки, думал, что будет, когда сын, которого сейчас ждет жена, вырастет большой, и он, Ваня, расскажет ему о своем сегодняшнем поступке; как мальчик будет гордиться отцом и как это будет здорово. Сын раскроет свои большие черные глаза и будет смотреть на него как на небожителя.
Однако мысли эти занимали его недолго — очень скоро Ваня заснул, дыша чисто и спокойно, как все здоровые люди.

Перевод с венгерского: Оксана Якименко

¹ Товарищ министра внутренних дел, заведующий полицией и Санкт-Петербургский генерал-губернатор, генерал-майор Свиты Дмитрий Фёдорович Трепов (14 декабря 1855 — 15 сентября 1906).