Brodszkij-triptichon ― Триптих Бродскому ― Brodsky triptych

BRODSZKIJ-TRIPTICHON

Joszif Brodszkij és Baka István emlékére

I. Nobel-díjas, macskával
(Joszif Brodszkij portréjára)

Megkaptad a díjat,
de annyi sebet látott
szegény tenyered
kérgét nem a hírnév
bársonyozta újra be, nem;
csak az a stockholmi képeden
szomorú arccal dajkált
kicsi macska,
aki ujjaid öblébe
Murjonka-módra símult,
(mintha orosz cica volna,
egészen olyan!)
mondom, ő egyedül
lehetett a te sorsosod,
ott, a hideg, frakkos diadal
illékony napjaiban.

II. Dido utolsó üzenete

„Mellettem alszik már Lavínia,
keményebb húsú, ifjabb, mint te voltál,
de a tűz, amely a húsból oltárt
varázsol, benne nem lángolt soha.”
Baka István: Aeneas és Dido

Látom, eluntad már Lavíniát,
és minden sejted értem,
Didóért kiált.
Értem, ki nem vagyok már

elsőfű csikó, de vagyok
a megérkezés,
s vagyok a búcsúzás,
vagyok, ki úgy szerettem

Trójának fiát,
hogy sósvíz-marta szépséges szemét
távolból is meggyötri még,
ha látni többé nem fog engem.

A máglya sír alattam,
te velem égsz, szerelmem.
Te velem égsz, bár tested itt marad;
önmagad üres, hideg héja vagy.

III. Elégia Joszif Brodszkijért

„John Donne aludni tért. Alszik a vers,
Kép, ritmus. Fel sem izzik, meg se dobban,
Mind elcsitulva…”
Joszif Brodszkij: Elégia John Donne-ért
(Gergely Ágnes fordítása)

Joszif Brodszkij aludni tért.
bölcsője szélmarta, kétnevű város,
a Néva megcsúfolt leánya,
nyughelye habmarta dózsei székhely.

Vándorlások-lyuggatta csipke-szívvel
(gyönyörű szívvel, akár a velencei rácsok!)
hagyta el – gyorsan – a világot,
de ím, két poétanő-angyal, Anna, s Marina
kezdte rögvest dajkálni, túlnan, ott,
(Igen, ajkukon angyalok nyelve az orosz!)
Majd megjött költő-bátyja, Auden,
s kezében égszínkék encián-vigaszt hozott.

Legvégül Rilke érkezett,
Pityer élettől korán megkopott szülöttét
Hádész tájain hogy illőn köszöntse.
(Ha ő beszél, a német ugyancsak angyalos,
lágy dikcióba vált!)

Joszif Brodszkij aludni tért.
De ébresztgették négyen odaát,
tanítgatván, hogy feledjen halált,
tanuljon tőlük jó feltámadást.

Joszif Brodszkij aludni tért.
De nem nyelte be kopár sír-torok,
mert ők fogadták, négyen.
Négyen, kiket – neveltjük,ő – e földi létbe,
hívőn-hitetlenül, szépséges és konok
szavakkal annyiszor visszavont.

Új Dunatáj (2011)

Petrőczi Éva Ева Петрёци Éva Petrőczi¹

ТРИПТИХ БРОДСКОМУ

Светлой памяти Иосифа Бродского и Иштвана Бака²

I. Лауреат Нобелевской премии, с кошкой
(К портрету Иосифа Бродского)

Ты удостоен премии,
но сколько ран познала
твоя несчастная ладонь
и загрубевшие рубцы ее
покрыты бархатом
не от величия наград, о нет.
Как на портрете из Стокгольма
печален образ твой,
внимаешь ты котенку,
ласкаешь
прильнувшего к перстам твоим
как подобает истинным Мурлыкам
(как русскому Коту,
как подлинному Мурке!)
Да. Это он, твой друг единый
Сопутствует твоей судьбе
вон там, в победном фраке
и в холоде суровых и бегущих дней.

II. Последнее послание Дидоны к Энею

«Лавиния уснула крепким сном возле меня
упругая ,моложе, чем ты была в ту пору,
но нет и не было в ней
ни волшебства, ни плотской страсти
на алтаре огня.»
Иштван Бака: Эней и Дидона.

Видать, Лавиния наскучила тебе,
и фибры всей души твоей
Дидону призывают.
Меня. Уж я не тот скакун

младой молокосос,
я здесь, я вся явленье
вся прощанье, я та,
которая умела любить так крепко

Троянца, сына Трои, — что его
прекрасные глаза разъела горе-соль.
Из глубины времен
скорбит он обо мне от горечи разлуки.

Костер рыдает подо мной,
а в зареве костра
и ты горишь со мной, любимый.
Горишь со мной, но плоть твоя
вся здесь, покрывшая тебя
холодная, пустая оболочка.

III. Элегия Иосифу Бродскому

«Джон Донн уснул. Уснули
все образы.... все рифмы...
Не вспыхнет свет...нигде
не слышен шепот, шорох, стук...»
Иосиф Бродский: Элегия Джону Донну

Уснул Иосиф Бродский.
Родная колыбель, град,
названный двукратно
истерзанный ветрами,
Невы надруганной названный сын
не стал он местом вечного покоя. Нет...
В обителях Дожей,
захлестнутых волнами
обрел упокоение Поэт.

С прекрасным сердцем
(подобным кружевам венецианским)
в решетчатых узорaх
от всех скитаний бесконечных
покинул он земную твердь.
Но два поэта-ангела Марина с Анной
явились с вышины небес
чтоб' приголубить, обласкать...
(из уст посланцев неба Звучит родная речь).
А Оден, брат-поэт несет тебе елей
из синевы небес.

Последним прибыл Рильке
с тем, чтоб’ вблизи Хадея
почтить тебя, как подобает
Поэту — уроженцу града, Питера
под игом чьим
безвременно поблек ты ...
(И речь его германская
с оттенком лирики звучит
как ангельский призыв!)

Уснул Иосиф Бродский.
Разбужен он собратьями,
сошедшими с небес,
их четверо, дабы
познать тебе:
забудь о смерти и научись
воскреснуть — быть!

Уснул Иосиф Бродский.
Не поглотить его гортани
могилы-пустыря.
Его поднимут ввысь
те четверо, которых он,
воспитанник,
неоднократно возвращал
в земную быль
своим прекрасным словом,
в упор, и веря и не доверяя.

Перевод с венгерского: Ольга Яноши Jánosi Olga

BRODSKY TRIPTYCH

In memoriam Joseph Brodsky and István Baka²

I. Nobel-laureate with a cat
(on the portrait of Joseph Brodsky)

The prize is now yours,
but it is not fame
that brings the velvet touch
back to your calloused hand
marked by so many wounds, no:
it is that little kitten
that you are fondling, sad faced,
on your Stockholm portrait,
she who nestled like Muryonka
in the cradle of your fingers,
(exactly like a Russian kitten,
definitely so!)
I tell you, she, she alone,
could share with you there
those fleeting days
of cold evening-dressed triumph.

II. Didi’s last words

“Our bed. Lavinia slumbers. Not a stir.
She's younger, firmer-fleshed than you could claim,
yes, but flames that turn the human frame
into an altar, have never burnt in her.”
István Baka: Aeneas and Dido

Lavinia bores you, this is obvious.
With every desirous cell
you want your Dido,
me, who is no longer

a young-eyed filly, but you want
me, who is arrival,
me, who is farewell,
me, who had loved you so deeply,

son of distant Troy,
that your brine-bitten beauteous eyes
will be in tears, when they realize
that they will never see me again.

The funeral pyre weeps beneath me,
and you burn with me, my love.
You burn with me although your body will
survive you as your own cold empty shell.

III. Elegy for Joseph Brodsky

“John Donne has sunk in sleep. His verses sleep
His images, his rhymes, and his strong lines
fade out of view…”
Joseph Brodsky, Elegy for John Donne
(transl. by George L. Kline)

Joseph Brodsky retired to rest.
His cradle was a windy, two-named city,
debased daughter of the river Neva.
His resting place is the doges' sea-girt residence.

Worn threadbare by wanderings, his lace-like heart
(beautiful heart, like Venetian railings)
took leave — in great haste — from this world,
but soon two poetess-angels, Anna and Marina
began to mother him there, on the other side,
(Yes, their lips curled in Russian, the language of angels),
followed by his poet-uncle, Auden
with a gentian-blue bunch of solace in his hand.

Finally Rilke came to greet
the son of Petersburg becomingly in Hades,
the son worn out by life so soon.
(When Rilke speaks, German transmutes
into a soft angelic tongue.)

Joseph Brodsky retired to rest
but those four kept rousing him.
They tutored him to think no more of death
and learn from them the art of resurrection.

Joseph Brodsky retired to rest.
But he was not silenced by the grave,
for he had his friends, the four.
He was their ward and, believing or disbelieving,
with beauteous and indomitable lines, he gave
each a new lease of life on this earth.

Translated from the Hungarian by Peter Zollman

¹ Petrőczi Éva (1951. április 7. –) magyar költő / венгерская поэтесса / Hungarian poet
² Baka István (1948. július 25. – 1995. szeptember 20.) magyar költő, műfordító / венгерский поэт и переводчик / Hungarian poet, translator