——唐代：《長恨歌》― «Песня вечной печали»

《長恨歌》（chang hen ge）
[唐] 白居易 Бо Цзюйи（772年2月28日－846年9月8日）

漢皇重色思傾國，御宇多年求不得。
楊家有女初長成，養在深閨人未識。
天生麗質難自棄，一朝選在君王側。
回眸一笑百媚生，六宮粉黛無顏色。
春寒賜浴華清池，溫泉水滑洗凝脂。
侍兒扶起嬌無力，始是新承恩澤時。
雲鬢花顏金步搖，芙蓉帳暖度春宵。
春宵苦短日高起，從此君王不早朝。
承歡侍宴無閑暇，春從春遊夜專夜。
後宮佳麗三千人，三千寵愛在一身。
金屋妝成嬌侍夜，玉樓宴罷醉和春。
姊妹弟兄皆列土，可憐光彩生門戶。
遂令天下父母心，不重生男重生女。
驪宮高處入青雲，仙樂風飄處處聞。
緩歌慢舞凝絲竹，盡日君王看不足。
漁陽鼙鼓動地來，驚破霓裳羽衣曲。
九重城闕煙塵生，千乘萬騎西南行。
翠華搖搖行復止，西出都門百餘里。
六軍不發無奈何，宛轉蛾眉馬前死。
花鈿委地無人收，翠翹金雀玉搔頭。
君王掩面救不得，回看血淚相和流。
黃埃散漫風蕭索，雲棧縈紆登劒閣。
峨嵋山下少人行，旌旗無光日色薄。
蜀江水碧蜀山青，聖主朝朝暮暮情。
行宮見月傷心色，夜雨聞鈴腸斷聲。
天旋日轉迴龍馭，到此躊躇不能去。
馬嵬坡下泥土中，不見玉顏空死處。
君臣相顧盡沾衣，東望都門信馬歸。
歸來池苑皆依舊，太液芙蓉未央柳。
芙蓉如面柳如眉，對此如何不淚垂。
春風桃李花開日，秋雨梧桐葉落時。
西宮南內多秋草，落葉滿階紅不掃。
梨園弟子白髮新，椒房阿監青娥老。
夕殿螢飛思悄然，孤燈挑盡未成眠。
遲遲鐘鼓初長夜，耿耿星河欲曙天。
鴛鴦瓦冷霜華重，翡翠衾寒誰與共。
悠悠生死別經年，魂魄不曾來入夢。
臨邛道士鴻都客，能以精誠致魂魄。
為感君王輾轉思，遂教方士殷勤覓。
排空馭氣奔如電，升天入地求之遍。
上窮碧落下黃泉，兩處茫茫皆不見。
忽聞海上有仙山，山在虛無縹緲間。
樓閣玲瓏五雲起，其中綽約多仙子。
中有一人字太真，雪膚花貌參差是。
金闕西廂叩玉扃，轉教小玉報雙成。
聞道漢家天子使，九華帳裏夢魂驚。
攬衣推枕起徘徊，珠箔銀屏迤邐開。
雲髻半偏新睡覺，花冠不整下堂來。
風吹仙袂飄颻舉，猶似霓裳羽衣舞。
玉容寂寞淚闌干，梨花一枝春帶雨。
含情凝睇謝君王，一別音容兩渺茫。
昭陽殿裏恩愛絕，蓬萊宮中日月長。
回頭下望人寰處，不見長安見塵霧。
唯將舊物表深情，鈿合金釵寄將去。
釵留一股合一扇，釵擘黃金合分鈿。
但教心似金鈿堅，天上人間會相見。
臨別殷勤重寄詞，詞中有誓兩心知。
七月七日長生殿，夜半無人私語時。
在天願作比翼鳥，在地願為連理枝。
天長地久有時盡，此恨綿綿無絕期。

公元806年

ПЕСНЯ ВЕЧНОЙ ПЕЧАЛИ

Китайский император,
властитель и кумир,
искал красы повсюду,
что сотрясает мир.
Он правил Поднебесной,
но сколько лет ни жил —
нигде такого чуда,
увы, не находил.

А в доме Янов дочка
в расцвет едва вошла —
в тиши покоев женских
в безвестности жила.
Но разве можно спрятать
прекрасный дар небес?
В наложницы избрали,
прислали во дворец.

Могла любое сердце
улыбкой растопить,
напудренных прелестниц
могла она затмить.
В прохладный день весенний
в источниках Хуацин
заметил повелитель
ту, что купалась с ним.

Она вошла в источник,
и кожа, всех белей,
как жемчуг засияла,
омытая в тепле.
Ей помогали слуги —
ведь так была нежна:
купаньем утомившись,
не вышла бы сама.

Лицо — цветов прекрасней,
и смоли блеск в глазах,
и золото заколок
искрилось в волосах.
Такой впервые встретил —
нагой, лишенной сил,
и милостью впервые
ее он одарил.

И той весной все ночи
он был с ней до утра,
и густо цвел гибискус
вокруг ее шатра.
Едва ли не к полудню
вставая день-деньской,
жалели лишь, что ночи
так коротки весной.

С тех пор приемов утром
монарх не проводил.
Она ему служила
и украшала пир,
в пути сопровождала
среди чужих земель
и долгими ночами
делила с ним постель.

Три тысячи наложниц
забыл он той весной
и променял их нежность
на ласки лишь одной.
Он спутницу и друга
нашел в ее лице…
Так проходило время
в нефритовом дворце.

Величие вдохнула
в свою она семью —
на должности придворных
пристроила родню.
В те годы все охотно
рожали дочерей —
решив, что дочки к славе
ведут куда верней!

Дворец Хуацин купался
в лазурных облаках,
и музыка, как с неба,
была слышна в горах.
На пение и танец,
рисунок стройных ног,
никак налюбоваться
наш государь не мог.

"Из радуги и перьев
наряд" прервался вдруг:
в Юйяне барабаны
всё сотрясли вокруг.
И пыльная завеса
от тысяч колесниц
взвилась до самых верхних
на крепости бойниц.

Враг с северо-востока
идет за рядом ряд!
Забыт теперь расшитый
каменьями наряд,
теперь пора знамена
нефритом расшивать!
Чтобы сперва — сражаться,
а после… отступать.

Бежать, бежать на запад,
не сохранив лица,
на сотню ли, все дальше,
все дальше от дворца!
А в войске слышен ропот,
и вот однажды днем
шесть армий государя
предстали пред шатром.

И так сказал глашатай:
«Нам выдай Ян-гуйфэй!
Ведь всей войны причина
лишь в ней и только в ней!
Она во всем повинна —
так говорит молва!
Не сделаем ни шагу,
пока она жива!»

В печали село солнце
за склон горы Эмей,
когда упало тело
прекрасной Ян-гуйфэй.
Цветной убор из перьев
и шпилька с воробьем
лежать в пыли остались
нетронуты, вдвоем.

Лицо закрыв руками —
не смог ее спасти —
монарх лишь кровь и слезы
все видел по пути.
И желтой пылью ветер
устлал, куда ни глянь,
холодные вершины
на перевале Цзянь.

Как будто провожая
утраченную жизнь,
и небо стало мрачным,
и флаги не вились.
Зеленых гор не видя
и водяных зеркал,
всё государь наш думал
о той, что потерял.

Печальными ночами
смотрел он на луну,
храня в разбитом сердце
лишь Ян-гуйфэй одну.
В горах бушует ливень,
и стонут сквозняки,
а он лишь слышит песню
печали и тоски…

Но вот мятеж подавлен,
войне пришел конец,
с драконом колесница —
обратно во дворец.
И снова то же место,
где умерла гуйфэй...
Он сходит с колесницы
и думает о ней.

Кругом лишь грязь и камни,
не видно и следов
нефритового лика
прекрасней всяких слов.
Ничем ты не приметна,
пустынная страна —
лишь тяжело на сердце:
здесь умерла она.

Монарх переглянулся
со свитою — потом
украдкой вытер слезы
расшитым рукавом.
Дальнейший путь в печали
так медленно прошли —
ведь лошадей не гнали,
они едва брели.

И вот опять в столице;
там, избежав беды,
нетронуты, как прежде,
озера и сады,
и расцветает лотос,
в нем не найти изъян,
и зеленеют ивы
вокруг дворца Вэйян.

Но лотос луноликий —
он на нее похож,
а ивы — словно брови,
как слез тут не прольешь?
Прощай, цветущий персик,
ты проводил весну!
Вот осень фирмианы
раскрасила листву.

На западе и юге
дворца стояло два
забытых — поглотила
осенняя трава.
Дорожки стали в листьях
тихонько утопать —
никто о них не помнит,
не станет выметать.

Певцы седыми стали,
а свита и гарем
в заброшенных покоях
состарились совсем.
И только вечерами,
среди ночных стрекоз,
сидит наш повелитель,
и воздух полон грез.

Свеча уже сгорает,
а сон все не идет —
лишь колокольчик стражи
отмерит ночи счет.
Пуста и бесконечна —
не жить и не заснуть.
И только там, на небе,
сияет Млечный Путь.

На рыжих черепицах
теперь заметен лед,
все тяжелее иней,
уже зима идет.
Не греет одеяла
нефритовая нить —
оно бы и согрело,
да не с кем разделить.

Между живым и мертвой
прошел не первый год.
Она к нему и в дреме
ни разу не придет…
И вдруг молва проходит —
приехал спиритист:
в столице из Линьцюна
священник-даосист.

Умеет благочестьем
он духов вызывать!
Наш государь в покои
велит его призвать;
и умоляет, плачет,
и хочет встречи с ней —
жреца он убеждает
дух отыскать гуйфэй.

И жрец вознесся духом
в седые небеса,
и оглядел оттуда
и реки, и леса.
И в запредельном синем,
и в выжженных полях —
но не хранили следа
ни небо, ни земля.

Внезапно он прослышал —
за морем есть страна,
а в ней гора, и дымкой
она окружена.
А на горе той — башня
цепляет облака,
в ней люди красотою
почти равны богам.

А среди них есть некто
по прозвищу Тайчжэнь,
со снежно-белой кожей,
с глазами, словно день.
Лицом она прекрасна,
но что всего важней —
насколько она схожа
с потерянной гуйфэй!

Осталось постучаться
в нефритовую дверь!
…И у ворот той башни
наш жрец стоит теперь,
Стоит и умоляет
посланье передать —
гонцом от Сына Неба
велит себя назвать.

Гонцом от Сына Неба?
Услышав так, она
вдруг вздрогнула, как будто
очнувшись ото сна.
Откинув и подушки,
и плед, что были с ней,
в смятеньи зашагала
по комнате своей.

И все же вышла к гостю,
убрав своей рукой
серебряную ширму
и полог кружевной.
Была прическа сбитой
(поскольку прилегла),
и съехали уборы
с прекрасного чела.

Вдруг ветерок коснулся
небесных рукавов —
и те затрепетали,
и понял жрец без слов,
что точно так же в танце
плясали ткани с ней,
"Из радуги и перьев
наряд" звучал гуйфэй.

Она была печальна,
пришла — и в тот же миг
вдруг слезы расчертили
ее прекрасный лик,
но оттого лишь стала
красивее лицом —
так хорошеет груша,
омытая дождем.

«Скажите государю:
я благодарна, но…
расстались, как чужие,
мы с ним давным-давно.
Мы так пылали страстью
в чертогах золотых —
но все давно пропало,
не вспомнить мне о них.

Мне пусто и спокойно
здесь, на горе Пэнлай,
а прошлое в Чанъани
и смертные дела —
я очень плохо помню,
все в дымке и в тенях…
В знак прошлых чувств отдайте
подарок от меня.

Себе я сохранила,
чтоб помнить о былом,
ларец для украшений
и шпильку с воробьем.
Отдам ему полшпильки
и полларца — как мы,
пусть будут половинки
навек разделены.

Но как тверды и шпилька,
и золотой ларец —
таким пусть будет сердце.
Однажды, наконец,
увидимся мы снова —
неважно, как и где,
среди живых ли, мертвых,
на небе, на земле…»

Почти ушла… И все же
вдруг стала умолять
две строчки тайной клятвы
монарху передать,
что в Зале Долголетья,
в день семь седьмой луны,
они друг другу дали
и не забыть должны:

«Нам, птицам неразлучным,
судьба одна дана,
как двум ветвям на древе,
сплетенным, как одна.
И пусть земля и небо
конечны под луной,
грустить я буду вечно,
пока вы не со мной».

Перевод с китайского: Александра Родсет