Свежак надрывается... ― While the gale blows out bluster...

АРБУЗ

Свежак надрывается. Прет на рожон
Азовского моря корыто.
Арбуз на арбузе — и трюм нагружен,
Арбузами пристань покрыта.

Не пить первача в дорассветную стыдь,
На скучном зевать карауле,
Три дня и три ночи придется проплыть —
И мы паруса развернули...

В густой бородач ударяет бурун,
Чтоб брызгами вдрызг разлететься;
Я выберу звонкий, как бубен, кавун —
И ножиком вырежу сердце...

Пустынное солнце садится в рассол,
И выпихнут месяц волнами...
Свежак задувает!
Наотмашь!
Пошел!
Дубок, шевели парусами!

Густыми барашками море полно,
И трутся арбузы, и в трюме темно...
В два пальца, по-боцмански, ветер свистит,
И тучи сколочены плотно.
И ерзает руль, и обшивка трещит,
И забраны в рифы полотна.

Сквозь волны — навылет!
Сквозь дождь — наугад!
В свистящем гонимые мыле,
Мы рыщем на ощупь...
Навзрыд и не в лад
Храпят полотняные крылья.

Мы втянуты в дикую карусель.
И море топочет как рынок,
На мель нас кидает,
Нас гонит на мель
Последняя наша путина!

Козлами кудлатыми море полно,
И трутся арбузы, и в трюме темно...

Я песни последней еще не сложил,
А смертную чую прохладу...
Я в карты играл, я бродягою жил,
И море приносит награду, —
Мне жизни веселой теперь не сберечь —
И руль оторвало, и в кузове течь!..

Пустынное солнце над морем встает,
Чтоб воздуху таять и греться;
Не видно дубка, и по волнам плывет
Кавун с нарисованным сердцем...
В густой бородач ударяет бурун,
Скумбрийная стая играет,
Низовый на зыби качает кавун —
И к берегу он подплывает...
Конец путешествию здесь он найдет,
Окончены ветер и качка, —
Кавун с нарисованным сердцем берет
Любимая мною казачка...

И некому здесь надоумить ее,
Что в руки взяла она сердце мое!..

1924, 1928. «Красная новь» № 3, апрель 1925.

Эдуард Багрицкий Eduard Bagritsky

В газетной и журнальной публикациях — под заглавием «Баллада об арбузе» (вариант)...

Свежак задувает. Наотмашь, в разгон,
Осеннее море открыто...
Арбуз за арбузом — и трюм нагружен,
Арбузами шхуна набита.

Не есть нам борща, самогону не пить,
На скучном зевать карауле,
Три дня и три ночи придется проплыть,
И мы паруса развернули.

На дальний песок налетает бурун,
Чтоб дрогнуть и вдрызг разлететься.
Я выберу самый огромный кавун
И ножиком вырежу сердце.

Вот день окунулся в холодный рассол,
Вот вытолкнут месяц волнами...
Свежак задувает! Наотмашь! Пошел!
Дубок, шевели парусами.
Густыми барашками море полно,
И трутся арбузы, и в трюме темно...

А ветер свежеет, а море хрипит,
А тучи сдвигаются плотно,
Надтреснута мачта, обшивка трещит,
И забраны в рифы полотна...

И ветер, запутанный в жестких снастях,
Зубами их перегрызает,
И кровь запеклась на матросских руках,
И шкипер на руль налегает.
Свирепою пеною море полно,
И трутся арбузы, и в трюме темно.

Я песни последней еще не сложил,
А смертную чую прохладу;
Я ветер любил, я бродягою жил,
И море дает мне награду.
Мне жизни беспутной теперь не сберечь,
И мачта упала, и в кузове течь

. . . . . . . . . . . . . .

А солнце вдали над лиманом встает,
Чтоб воздуху таять и греться;
Не видно дубка. И по волнам плывет
Кавун с нарисованным сердцем.

О дальний песок ударяет бурун,
Скумбрийское стадо играет;
Низовый на зыби качает кавун,
И к берегу он подплывает.

Конец путешествия здесь он найдет,
Окончены ветер и качка;
Кавун с нарисованным сердцем берет
Любимая мною рыбачка,
И некому здесь надоумить ее,
Что в руки взяла она сердце мое.

«Моряк» № 546, 15 августа 1924.

Читает Всеволод Ларионов...

Э.Г. Багрицкий - Арбуз // Страницы русской поэзии XVIII-XX веков02:56

THE WATERMELON

While the gale blows out bluster,
Our rust-bucket freighter
Is Sea-of-Azov bound;
We’re risking our ass.
Our cargo is melons, all fat watermelons,
The wharf is a pile of melon on melon,
The hold of the ship is a melon morass.

In the nippiness pre-dawn we have to stand watch,
So we miss our first booze in the morn,
For three days and nights
We’ll play surf-swell hopscotch;
We’ve unfurled our sails
And the tempest we scorn.

A gray-bearded snow-cap collides with a wave,
So that spindrift and spume fill the air;
I thump me a melon, one fit to engrave,
And I carve out a heart on its green derrière.

The desiccate sun sets way low in the brine,
And the billows are jostling
The moon as she quails,
The squall’s punching dirty, below the beltline,
Watch out for his backhand!
Cast off into dreamland!
Wee three-master skiff,
Get to shaking your sails!

The white-caps are rolling, the elements whinge,
So dark in the hold, where the chafed melons cringe. . .

The wind with two fingers in mouth, like a boatswain,
Whistles shrill shrieks, and its cries resonate,
While shuddering, hunkered-down clouds congregate,
And the rudder’s a-dither,
The planking all wails,
The hands by the halyards
Stand by to reef sails.

Through waves shatter-smash!
Through the rain go a-groping!
We’re driven along with the quavering foam,
Blindly we pitch and we yaw, barely coping,
While wing-flapping mizzenmast
Sobs out its moan.

A merry-go-round is the ride that we’re on,
The querulous ocean is bitching,
We’re tossed toward a sandbar and running aground,
Looks like our last chance to go fishing!

The sea is all white-caps, the billows unhinged,
So dark in the hold, where the chafed melons cringe.

I’m still writing my songs,
And my life’s not yet done,
But I sense a forlorn dissolution,
I’ve gambled at cards, and I’ve lived like a bum,
And the sea brings my just retribution.

No more soaring up high like a free-flying gull,
For the tiller’s ripped off, there’s a leak in the hull!

With desiccate sun over ocean swells risen,
The kind that thaws air and warms boats,
Nowhere to be seen is our little skiff’s mizzen,
Just a heart-engraved melon upon the waves floats.

A gray-bearded snow-cap collides with a wave,
A mackerel shoal flickers-flash past,
Shore-bound through the ripples drifts melon engraved,
And, eluding all hazards, he makes landfall at last.

So then, at the end of his perilous cruise,
The wind-blown mad tossings all bypassed,
Who picks up the melon and gazes bemused?
A sweetheart of mine, she’s a fine Cossack lass.

And there’s no one to tell her, the news to impart,
That warm in her fair hands she’s holding my heart!

Translated from the Russian by U.R. Bowie