АННА АНДРЕЕВНА АХМАТОВА ― ANNA ANDREYEVNA AKHMATOVA

Широкий халат или хламида,
Или, всего верней, балахон
Скрывал ее полноту.
Людям, привыкшим к ее худобе,
Непонятна ее полнота.
Мол, Ахматова, да не та.
— Вы могли и не знать,
Что в тюремных очередях
Простаивала сутками,
Ноги отекали,
Сердце сдавало... —
Так говорила Анна Андреевна,
Передавая мне снимок,
На котором она, соломинка,
Лежа на животе,
Прикасается пальцами ног
К затылку,
К бахроме белого чепца.
Живописцы без конца
Изображали этот стан,
Эту стать,
Эту гордую угловатость.
Челка, горбинка,
Высокая шея,
Протяженность,
Продолговатость.
Река, дорога, лето —
Царскосельская аллея,
Решетка балкона —
В виде фона.
Балахон светлофиолетов,
Темнофиолетовы складки этого балахона,
Они льются и переливаются.
Лицо бледно,
Изнутри озарено.
— Я получила письмо —
Прошу, прочитайте вслух,
Оно начинается с похвалы.
Дурная примета!
Это следует пропустить.
Далее можете прочитать.
Просили стихи — послала,
Разумеется новые.
Что он там написал?
«А нельзя ли перепечатать
Что-либо из старых стихов?»
Пауза. Крыть нечем.
— Вы видите, как обошлись со мной?
Молчу. Не знаю, что мне ответить.
— Как с девкой сенной...
— Что вы! — вскипаю.
Любой знает — императрица.
Ахматова утихает.
Приготовилась слушать,
И я — продолжаю.
— Конечно, императрица.
Она поправляет шаль,
Она опускает веки,
Она поднимает голову,
И, хотя не говорит «продолжайте!»,
Я продолжаю все в том же духе.
— Кто будет о нем помнить,
Об этом редакторе глупом,
А каждая ваша строчка,
Когда б ни была написана,
Рано или поздно,
Будет на вес золота,
Неточно, — будет бесценна.
Голову не поворачивая,
Смотрит Анна Андреевна
В сторону говорящего,
И видит он
На лице ее
Беглый свет удовольствия.
Блаженство!
Каждому человеку,
Пастуху или премьеру,
Кочегару или поэту,
Хочется слово услышать,
Которое ждет он всю жизнь.

Лев Озеров, Портреты без рам (1999)

A loose-fitting robe, or a housecoat,
or, rather, a coverall
disguises her corpulence—
a gift of the prison queues.
Those used to her slimness
cannot believe
she has grown stout.
It’s Akhmatova, they say,
but not Akhmatova.
“Who’d have guessed
I might end up
waiting day after day
in those long queues outside prisons,
feet swelling,
heart giving up?”
said Anna Andreyevna,
as she passed me a photo
of herself,
straw-thin,
lying on her stomach
and touching the nape of her neck,
the fringe of her little
white cap, with her toes.
Painters never tired
of depicting her poise,
her proud angularity.
The bangs, the hump of her nose,
the tall neck;
her height,
her loftiness.
Somewhere behind her—
a lane in Tsarskoye Selo;
by way of background—
a balcony railing.
The lilac coverall,
with its dark violet folds,
flows, overflows, and iridesces.
Her face is pale
yet lit from within.
“I received this letter.
Please read it aloud.
It begins with praise—
a bad sign! Best to skip that.
Start farther down.
They’d asked me for poems.
I’d sent some—
my new ones, of course.
And what does he answer?
‘But can’t we republish
some of your old ones?’”
A pause. What can I say?
“See how they treat me!”
I’m silent. What can I say?
“Like some servant girl!”
“Don’t say that!” I protest.
“Everyone knows you’re an empress!”
Akhmatova grows quiet.
She gets ready to listen.
So I go on—as best I can:
“Of course, you are an empress!”
She fixes her shawl,
lowers her eyelids,
lifts her head,
and though she doesn’t say, “Go on!”
I do go on—in the same spirit:
“Who will remember him,
this fool of an editor?
But every line of yours,
whether early or late,
will be worth
its weight in gold—
no, that’s not right—
it will be beyond price.”
Without turning her head,
Anna Andreyevna looks
towards the speaker,
who sees
on her face a fleeting
light of pleasure.
Beatitude.
Everyone on earth—
shepherd or prime minister, stoker or poet—
wants to hear
the word
they have been waiting
to hear all their lives.
As they grow older, people want to know
that their life
has not been lived in vain.

Translated from the Russian by Irina Mashinski Ирина Машинская

Lev Ozerov, Portraits without Frames (2018)