Сергей Телеграменко
Сергей Телеграменко
Как только вы подпишетесь и начнёте читать по рассказу каждый день - вы будете удивлять окружающих своим интеллектом. Попробуйте
Читать 16 минут

Время смерти. Манро Элис

Нобелевский комитет решил, что канадка Элис Манро – лучший современный мастер короткого жанра. По их мнению, таких не видела земля со времен самого Чехова.

Она пишет так, что невольно веришь каждому ее слову. Манро перемещает героев во времени так, как это не подвластно ни одному другому писателю. Когда я впервые прочёл ее работы, они показались мне переворотом в литературе, и я до сих пор придерживаюсь такого же мнения.
Image for post

Когда все закончилось, мать – Леона Пэрри – лежала на кушетке, кутаясь в стеганое лоскутное одеяло, а женщины все подкладывали и подкладывали поленья в огонь, хотя в кухне было не продохнуть от жары, и никто не включал свет. Леона сделала пару глотков чая, отказавшись от еды, и все пыталась вступить зазубренным и упористым голосом, пока, впрочем, без истерических ноток: Я вышла из дому всего-то на двадцать минут, всего-то двадцать минут меня не было…


Это наш проект — "Культурная система":

Манипуляция — Нами управляют даже тогда когда мы спим. Подпишись, чтоб хотя-бы знать как, а отвертеться не выйдет.

t.me/biblio — Читайте короткие рассказы и впечатляйте людей своим интеллектом и кругозором.

t.me/kartiny — Ни в коем случае не открывайте эту ссылку если вы не любите искусство.

t.me/one_story — Если вы дую спик инглиш йес ай ду, то зайдите почитать на кристальном английском.

t.me/scripca — А вы знаете кого называли "скрипач дьявола"? Это Паганини. Послушайте и вы точно согласитесь с этим.

t.me/exponat — Скульптура на голове, запрещённая скульптура и небанальные предметы искусства и культуры.

t.me/vincent_vangog — Вот поверьте, вы поселитесь на этом канале. Знаете почему? Потому что тут живёт Ван Гог.

t.me/child_book — А вы любите мультфильмы? Сказки? Читать? Смотреть? Слушать? Тогда подписывайся!

t.me/raskruti — Как выжить в Telegram


(Три четверти часа, не меньше, подумала Элли Макги, но ничего не сказала – не время теперь. Но она это помнила, потому что каждый день слушала по три радиоспектакля, а тут и до середины второго не дошла – Леона сидела у нее на кухне и все тарахтела о своей Патриции. Леона пришла к Элли шить на ее ножной машинке ковбойский костюм для Патриции. Она строчила с бешеной скоростью, резко останавливалась и дергала нитку, вместо того чтобы сначала медленно провернуть колесо в обратную сторону, а уж потом оборвать, хотя Элли так просила ее не дергать, а то иголка сломается. В тот вечер Патриция должна была в этом костюме выступать на концерте – она пела кантри. Патриция выступала в эстрадном ансамбле «Мейтленд-Вэлли», который разъезжал по всей округе, играя на концертно-танцевальных вечерах. В афишах Патриция значилась как «Милашка из Мейтленд-Вэлли», «Белокурая крошка» или «Маленькая детка с большущим голосом». Голос у нее действительно был сильный, почти пугающе мощный для такой хрупкой девочки. Леона с трех лет выпускала ее петь на публике.

И хоть бы разок испугалась, говорила Леона – подавшись вперед, она рывками качала педаль машинки, – выступает как дышит. Полы кимоно Леоны чуть оттопырились, открывая тощие ключицы и увядшие груди с выпуклыми синеватыми ручейками вен, стекавшими в грязно-розовую ночнушку. Ей до лампочки, хоть бы и сам король Англии глядел на нее, – встанет и споет, а как споет, то по-своему так, по-особому сядет. И имя у нее подходящее для артистки – так и хочется объявить со сцены: «Патриция Пэрри» – как звучит, а? Да еще и блондинка. Приходится накручивать ее на тряпочки каждую ночь, но кудрявых-то полно, а натуральные блондинки – это редкость. Они не темнеют, кстати, эта ветвь в нашем роду не темнеет. Помнишь, я тебе рассказывала про свою кузину – ту, которая победила в конкурсе «Мисс Сент-Катарине» в тридцать шестом, – у нее такие волосы и еще у покойной тети…)

Элли Макги ничего не сказала, и Леона, отдышавшись, погрузилась в причитания снова: Двадцать минут. И я же ей сказала перед уходом: следи за детьми! Ей ведь девять лет уже. Я только через дорогу сбегаю, тебе костюм дошью, а ты присматривай за детьми. Я вышла за дверь, спустилась по лестнице, прошла через сад, а когда взялась за крючок на калитке, что-то меня остановило, а подумала: что-то не так! Но что не так? – спросила я себя. Я остановилась и обернулась, но увидела только кукурузные стебли и мерзлую капусту в огороде – в этом году вся пропала, посмотрела на дорогу, а там только старый пес Манди перед калиткой у них разлегся, ни машин поблизости не было – ничего, и во дворах пусто, а я еще подумала, что холодно – детишки не гуляют… Господи, думаю я, может, я дни перепутала, и сегодня не простая суббота, а какая-то особенная, а я и забыла… А потом думаю, всего-то-навсего снег собирается, я прям чувствовала, как в воздухе стыло, и лужицы на дороге ледком взялись и хрустели, но снега так и не было, да? Снега-то так и не было пока… И я побежала на ту сторону, к крыльцу Элли Макги, и Элли говорит, Леона, что с тобой такое, на тебе лица нет, говорит…

Элли Макги это тоже слышала, но ничего не сказала – не время сейчас для уточнений. Голос Леоны крепчал, и в любую минуту она была готова сорваться на крик: Не подпускайте ко мне эту девчонку, просто уберите ее с глаз моих долой.

А женщины, сгрудившиеся в кухне, плотнее обступили кушетку – в полумраке их большие тела сделались размытыми, а на лицах застыли тусклые и отяжелевшие ритуальные маски скорби и сострадания. Приляг, приляг, Леона, говорили они монотонно, свершая обряд утешения. Приляг, Леона, ее здесь нет, успокойся…

А девушка из Армии спасения произносила мягким ровным голосом: Вы должны ее простить, миссис Пэрри, она ведь еще дитя. И еще эта девушка из Армии спасения сказала: На то воля Божья, поймите это. А та, что постарше, тоже из Армии спасения, с масляным одутловатым лицом и почти мужским голосом, прибавила: В райском саду дети расцветают, как цветы Божьи. Господу понадобился еще один цветок, и Он взял твоего малыша. Ты должна возблагодарить Его за это, сестра, и возрадоваться.

Остальным женщинам стало не по себе от этих слов, лица у них были смущенные и по-детски торжественные. Они заварили чай и сели к столу, где лежали пирожки, кексы и блинчики, – что-то они сами напекли, что-то нанесли другие соседки. Никто ничего не ел, потому что Леона есть не стала. Многие женщины плакали, не плакали только эти две – из Армии спасения. Элли Макги плакала тоже. Она была женщина дородная, круглолицая, полногрудая. И бездетная. Леона скорчилась под одеялом и раскачивалась туда-сюда, ее голова то наклонялась, то приподнималась (некоторые со стыдом приметили полоску грязи у нее на шее). Потом она приуспокоилась и сказала, вроде как удивленно: Я его до десяти месяцев грудью кормила. Он был такой послушный, его в доме-то не слышно и не видно было. Я всегда говорила, что он у меня самый лучший ребенок.

В сумраке перетопленной кухни женщины всей своей материнской плотью ощущали эту высокую скорбь. Они склоняли голову перед неряшливой, неприятной и безутешной Леоной. Когда заходили мужчины – отец, двоюродный брат, или сосед приносили дров, или, конфузясь, спрашивали поесть, – они сразу, осекаясь на полуслове, чувствовали некий молчаливый упрек в свой адрес. Выходя прочь, они говорили остальным: Да… Они все там. А отец, слегка под градусом и на взводе оттого, что от него ждут чего-то, а он сам не знает чего, говорил: Да уж, выплачь они хоть все глаза, Бенни это не поможет.

Ирен и Джордж вырезали из журнала кукол и всякую всячину. У них было готово уже целое кукольное семейство: мама, папа и дети, и теперь они вырезали для них одежки. Патриция, поглядев, как они вырезают, сказала: Эх, мелюзга, да кто же так вырезает! Смотрите, у вас повсюду белые края! Ваши одежки и держаться-то не будут, сказала она, вы им все загибалки срезали. Она взяла ножницы и вырезала очень аккуратно, не оставляя ни единого белого краешка. Ее бледное смышленое личико чуть склонилось набок, губы плотно сомкнулись. Патриция все делала, как взрослая, у нее ничего и никогда не бывало «понарошку». Она не играла в певицу, хотя собиралась стать певицей, когда вырастет, – может быть, петь в кино или на радио. Она любила рассматривать журналы про кино, журналы, в которых печатали картинки красивых нарядов или шикарных комнат, она заглядывалась в окна некоторых красивых домов в новом районе на окраине.

Бенни пытался вскарабкаться на кушетку. Он вцепился в журнал, и Ирен треснула его по руке. Бенни захныкал. Патриция ловко подхватила его и отнесла к окошку. Она поставила брата на табуретку перед окном и сказала: Гав-гав, Бенни, смотри, там гав-гав, – собака Манди встала, отряхнулась и медленно затрусила по дороге.

Гав-гав, вопросительно сказал Бенни, хлопнув ладошкой по стеклу, и прижался лицом к окну, чтобы увидеть, куда же ушла собака. В свои полтора года Бенни говорил только «гав-гав» и «Брэм». Брэмом он называл точильщика, который изредка проходил мимо. Его звали Брэндон. Бенни его узнавал и всегда бежал встречать. Другие дети уже в год с небольшим знали гораздо больше слов, чем знал Бенни, и умели куда больше, чем делать ручками «па-па» и «ладушки», большинство деток были красивее на вид. А Бенни был долговязый и худенький, а на лицо – вылитый отец, такой же бледный, молчаливый и безнадежный, не хватало только замызганной фуражки. Но он был хороший мальчик. Мог часами стоять и просто смотреть в окно, повторяя «гав-гав, гав-гав» – то тихо и вопросительно, то призывно, нараспев, барабаня ладошками в стекло. Он любил сидеть на ручках, любил, когда его обнимали и качали, как грудничка, – лежит себе, смотрит и улыбается, не то робко, не то настороженно. Патриция знала, что он просто глуп, а она ненавидела глупых. Но Бенни был единственным глупым существом, которое она не ненавидела. Она вытирала ему нос – умело и невозмутимо, пыталась научить его новым словам, требуя, чтобы он повторял за ней: она близко-близко наклонялась к его лицу и твердила настойчиво: При-вет, Бенни, скажи при-вет, а он смотрел на нее и улыбался в ответ своей неповоротливой, неуверенной улыбкой. От этого у нее возникало такое чувство, такое – вроде усталости и безысходности, и она уходила, оставив его в покое, и погружалась в журналы о кино.

На завтрак у нее был только чай с куском сдобной булки, и теперь она проголодалась. Пошарив среди немытой посуды на заляпанном молоком и кашей кухонном столе, Патриция нашла булку, но та раскисла в луже молока и была отвергнута.

Как же тут смердит, сказала она. Ирен и Джордж и ухом не повели. Патриция поковыряла носком прилипший к линолеуму комок овсянки. Гляньте на это, сказала она. Только гляньте на это! Почему здесь всегда такой бардак! Она прошлась по кухне, слегка пиная мебель. Затем достала из-под раковины ведро и ковшик и стала наполнять ковш водой из бака над плитой.

Я отмою этот дом, сказала она. Его никогда не моют как надо. Перво-наперво отдраю полы, а вы, мелюзга, будете мне помогать.

Она поставила ковш на плиту.

Вода и так горячая, сказала Ирен.

Горячая, но недостаточно. Она должна быть крутой кипяток. Я видела, как миссис Макги драит полы у себя.

Они пробыли у миссис Макги всю ночь. Их отвели сюда, как только приехала «скорая». Они видели, как Леона и миссис Макги и другие соседки стали снимать с Бенни одежду, его кожа, кажется, тоже слезала, а Бенни издавал звуки, совсем не похожие на плач, они больше походили на те звуки, которые издавала соседская собака, когда ей машина переехала задние лапы, только страшнее и громче… Но миссис Макги их заметила. И закричала: Уходите, сейчас же уходите отсюда! Идите ко мне домой! – кричала она. Потом приехала «скорая» и увезла Бенни, а миссис Макги пришла и сказала, что Бенни положили в больницу, что он там побудет, а они пока останутся у нее на время. Она дала им по бутерброду с арахисовым маслом и по бутерброду с клубничным джемом.

Они спали на пуховой перине, застланной отглаженными простынями без единой морщинки. Одеяла были светлые и пушистые и совсем чуточку пахли шариками от моли. А сверху на кровати лежало стеганое покрывало «Звезда Вифлеема», они знали, как оно называется, потому что, когда они укладывались спать, Патриция воскликнула: Боже, какое чудесное одеяло! И миссис Макги, которая, кажется, была сбита с толку и очень расстроена, ответила: Ах да, это «Звезда Вифлеема».

В гостях у миссис Макги Патриция вела себя очень культурно. Дом был, конечно, не такой изысканный, как некоторые дома в новом квартале, но его фасад был облицован плиткой под кирпич, а внутри был декоративный камин и папоротник в корзинке. Он был совсем не то, что другие дома по обе стороны шоссе. И мистер Макги работал не на заводе, как остальные мужчины, он служил в магазине.

Ирен с Джорджем до того стеснялись и робели в чужом доме, что даже не отвечали, когда с ними заговаривали.

Они проснулись ни свет ни заря и лежали лицом вверх на чистых постелях и смотрели, как комнату наполняет свет. В этой комнате висели лиловые шелковые шторы и жалюзи, на обоях красовались лиловые и желтые розочки – это была комната для гостей. Патриция так и сказала: Мы спим в гостевой.

Мне надо выйти, сказал Джордж.

Я покажу тебе, где у них туалет, сказала Патриция, он в конце коридора.

Но Джордж наотрез отказался выходить в коридор. Он не любил туалетов. Патриция попыталась его заставить, но он уперся.

Посмотри, вдруг под кроватью есть горшочек, сказала Ирен.

Здесь все ходят в туалет, никаких горшков тут не держат, разозлилась Патриция. Зачем им старые вонючие горшки?

Джордж флегматично ответил, что в туалет он не пойдет.

Патриция встала на цыпочки и сняла с комода большую вазу. Когда Джордж сделал в нее свои дела, она открыла окошко и выплеснула все туда, а потом вытерла вазу штанишками Ирен.

А теперь, мелюзга, сказала она, вы заткнетесь и будете лежать тихо. Никаких разговоров вслух, только шепотом.

Джордж прошептал: А Бенни еще в больнице?

Да, сказала Патриция.

Он умрет?

Сто раз говорила вам – нет.

А вдруг умрет?

Нет! Он только кожу обварил, внутри он не сварился. Не умрет же он оттого, что обжег кусочек кожи? Не говорите так громко.

Ирен уткнулась лицом в подушку.

Что это с тобой? – спросила Патриция.

Он так страшно кричал, сказала Ирен в подушку.

Ну, это же больно, вот и кричал. А потом его увезли в больницу и там дали ему специальное лекарство, чтобы у него не болело.

Откуда ты знаешь? – спросил Джордж.

Знаю, и все.

Какое-то время они молчали, а потом Патриция сказала: В жизни не слышала, чтобы кто-то умер оттого, что обварил кожу. Хоть всю кожу сожги – все равно новая нарастет. Ирен, перестань реветь, а то как дам!

Патриция лежала тихо, глядя в потолок, ее точеный профиль белел на лиловом фоне занавесок гостевой комнаты миссис Макги.

На завтрак им дали грейпфрут, который они, кажется, никогда раньше не пробовали, кукурузные хлопья и тосты с джемом. Патриция в оба следила за братом и сестрой и все время их одергивала: Скажи: «пожалуйста»! Скажи: «спасибо»! А мистеру и миссис Макги она учтиво сказала: Холодный выдался денек, я не удивлюсь, если и снег сегодня выпадет, а вы?

Но они не отвечали. Лицо миссис Макги опухло. После завтрака она сказала: Погодите, дети, выслушайте меня. Ваш братик…

Ирен расплакалась, а за ней и Джордж, сквозь всхлипы он торжествующе сказал Патриции: Он все-таки умер! Патриция не отвечала. Это все она виновата, ревел Джордж, а миссис Макги всполошилась: Что ты, нет-нет! Но Патриция сидела неподвижно с очень вежливым лицом. Она не сказала ни слова, пока рев слегка не ослаб. Миссис Макги со вздохом встала и принялась убирать со стола. Тогда Патриция вызвалась помыть посуду.

Миссис Макги повела их в город, чтобы купить им обувь к похоронам. Патрицию на похороны не брали – ведь Леона сказала, что не хочет ее видеть до конца дней своих, но ей тоже собирались купить новые ботинки – нехорошо делать ребенка изгоем. Миссис Макги привела их в магазин, усадила и объяснила владельцу суть да дело. Они стояли и серьезно перешептывались, качая головой. Продавец велел детям разуться и снять носки. Джордж с Ирен так и сделали, предъявив на всеобщее обозрение ножки с нестрижеными, черными от грязи ногтями. Патриция прошептала миссис Макги, что хочет в туалет, и та показала ей, куда идти. Зайдя в туалет, который находился позади магазина, Патриция сняла ботинки и носки. Холодной водой она, как смогла, отмыла ноги и вытерла их бумажными полотенцами. Возвращаясь, она расслышала, как миссис Макги тихонько сказала хозяину магазина: Вы бы видели, какими после них стали простыни. Патриция прошла мимо, не подав виду, что все слышала.

Ирен и Джордж получили по паре полуботинок, а Патриция сама выбрала себе туфельки с ремешком вокруг щиколотки. Любуясь ими в низенькое зеркало на полу, она прохаживалась и прохаживалась взад-вперед, пока миссис Макги не сказала: Патриция, да забудь ты о туфлях, наконец! Можете себе представить? – шепнула она хозяину магазина на прощание.

После похорон они вернулись домой. Соседки прибрались в комнатах и вынесли все вещи Бенни. Отец после поминок до дурноты упился пивом в сарае и дома не появлялся. Мать слегла. Три дня она хворала, а отцовская сестра присматривала за хозяйством и детьми.

Леона велела не подпускать Патрицию к дверям ее комнаты. Чтобы духу ее не было, рыдала она, видеть ее не желаю, мне никогда не забыть моего малютку! Но Патриция и не стремилась туда. Не обращая внимания на крики матери, она читала журналы про кино и накручивала волосы на папильотки. Она не замечала ничьих слез, жила, будто ничего не произошло.

Менеджер «Мейтленд-Вэлли» пришел повидать Леону. Он рассказал ей, что они готовят программу для большого концертно-танцевального вечера в Рокленде и он хотел бы, чтобы Патриция пела, если это не слишком скоро после того, что случилось. Леона ответила, что должна подумать. Она встала с кровати и пошла вниз, где Патриция сидела на кушетке, склонив голову над одним из своих журналов.

Какая у тебя чудная прическа, я смотрю, ты сама накручивалась, сказала Леона, принеси-ка мне гребень и щетку!

А невестке своей она сказала: Ну что ж, надо как-то жить дальше.

Она выбралась в город и купила ноты двух песен – «Этот круг не разорвать» и «Дела Господние – не тайна», чтобы Патриция разучила обе и спела их в Рокленде. И она спела. Кое-кто в зале начал перешептываться, потому что люди знали про Бенни, об этом писали в газете. Они показывали пальцем на разодетую Леону, сидевшую на возвышении с поникшей головой. Она плакала. Некоторые зрители тоже плакали.

Патриция не плакала.

В первую неделю ноября (а снега все не было, снега-то так и не было) на обочине шоссе показался точильщик со своей тележкой. Дети, игравшие во дворах, заслышали его издалека, они слышали его монотонный распев, скорбный, и пронзительный, и очень странный; если не знать, что это точильщик, то подумаешь, будто это какой-то буйнопомешанный вырвался на волю. На нем было все то же замызганное бурое пальто с обтерханным подолом и все та же фетровая шляпа без тульи. Он шел вдоль дороги, зазывая, и дети мчались домой за ножами и ножницами, а потом выбегали на дорогу ему навстречу, восторженно вопя: Старый Брэндон, старый Брэндон (ведь так его звали).

И тогда со двора Пэрри донесся истошный крик Патриции: Я ненавижу этого старого точильщика! Я ненавижу его! Она стояла как вкопанная посреди двора, с лицом сморщенным и бескровным, и кричала, кричала. На этот пронзительный, надрывный крик выбежала из дому Леона, прибежали соседки, Патрицию втащили в дом, а она все кричала. Никто не мог добиться от нее, что же случилось. Решили, что это какой-то припадок, наверное. Глаза у нее были зажмурены, а рот широко открыт, обнажая остренькие, чуть подгнившие, почти прозрачные зубы, которые делали ее похожей на хорька – несчастную зверюшку, обезумевшую от злости или страха. Ее пытались привести в чувство – трясли, хлестали по щекам, брызгали в лицо водой, наконец влили в нее большую дозу успокоительной микстуры, смешанную с приличной порцией виски, и уложили в постель.

Вот тебе и драгоценная малышка Леоны, судачили соседки, расходясь по домам. Та еще певица! Говорили они, потому что теперь все вернулось в нормальное русло и они недолюбливали Леону, как и прежде. Они злорадно усмехались и говорили: Да уж, будущая звезда экрана. Орала на весь двор, будто у нее мозги набекрень.

Дом этот был таким же, как и другие деревянные дома в округе – некрашеные, с крутыми залатанными крышами и узенькими покосившимися крылечками, – дровяные печки, дым из труб и ребячьи мордашки, прижатые к оконным стеклам. За домами тянулась полоска земли – где распаханная, где заросшая травой и засыпанная камнями, за ней невысокие сосны, а спереди – дворы и безжизненные огороды, и серое шоссе, спешащее в город. Пошел снег. Он падал медленно, размеренно сыпал между дорогой, домами и соснами. Сначала он шел крупными хлопьями, потом снежинки становились все мельче и мельче, ложились на твердые борозды, на камни, на землю. И не таяли.


Это наш проект — "Культурная система":

Манипуляция — Нами управляют даже тогда когда мы спим. Подпишись, чтоб хотя-бы знать как, а отвертеться не выйдет.

t.me/biblio — Читайте короткие рассказы и впечатляйте людей своим интеллектом и кругозором.

t.me/kartiny — Ни в коем случае не открывайте эту ссылку если вы не любите искусство.

t.me/one_story — Если вы дую спик инглиш йес ай ду, то зайдите почитать на кристальном английском.

t.me/scripca — А вы знаете кого называли "скрипач дьявола"? Это Паганини. Послушайте и вы точно согласитесь с этим.

t.me/exponat — Скульптура на голове, запрещённая скульптура и небанальные предметы искусства и культуры.

t.me/vincent_vangog — Вот поверьте, вы поселитесь на этом канале. Знаете почему? Потому что тут живёт Ван Гог.

t.me/child_book — А вы любите мультфильмы? Сказки? Читать? Смотреть? Слушать? Тогда подписывайся!

t.me/raskruti — Как выжить в Telegram

455 просмотров
Добавить
Еще
Сергей Телеграменко
Как только вы подпишетесь и начнёте читать по рассказу каждый день - вы будете удивлять окружающих своим интеллектом. Попробуйте
Подписаться