Перевал

Чисто технически, ад никогда не выглядит замысловато. Ад — это не событие. Ад — это не предательство, не болезнь, не дефолт, не увольнение. Ад — это то, что ты испытываешь. Ад — это мост, который соединяет две стороны. С одной — нахожусь Я, а с другой событие. Мост между ними — состояние. Без моста Я и событие существовали бы порознь.

– Вы знаете, что такое ад? – спросил он, посмотрев на меня украдкой. – Ад — это беспомощность! Вы смотрите на своего умирающего пса и ничего с этим поделать не можете. Понимаете? Я много раз слышал байки о том, как кого-то жарят на сковородке. А как еще заставить человека поверить в то, что это невыносимо больно? Мальчиком я много раз спрашивал бабушку: каково это? Но сейчас точно знаю. Это не сковородка. Ад — это беспомощность.

Я слушал этого человека и спрашивал себя: «Как ему удалось выйти из ада?». Глядя на него, нельзя сказать, что он мученик. Случайно? Или он знал способ? Что-то исходило от него такое, что незримо указывало на то, что он знал что-то об этом больше, чем я.

Мы познакомились с ним только что. Я ждал его вместе с его матерью в его доме. Он запаздывал. А неделей раньше ко мне пришла девушка, его дочь. Высокая, стройная, эффектная. На вид лет 27 - 28. Ее звали Олеся.

Ситуация по началу была обычной: проблемы с отцом. Она его дико любила, а он не отвечал взаимностью.

Он ведет себя со мной, словно учитель. И меня это убивает.

– А что не так? – спросил я.

– Вы не подумайте, он запредельный учитель. Таких я не видела ни в жизни, ни в кино. Но именно это меня и выводит. Я обожаю его и горжусь одновременно. Наверное, горжусь все же больше… Это очень странное чувство.

– Так что не так? – я продолжал не понимать.

– Он не ведет себя как отец. Ну, как папа, понимаете? И я устала это выносить.

«Хм, что–то тут не так...» – проскочило в моей голове. Вроде простая ситуация, но я чувствовал, что за ней что-то прячется особенное.

Олеся пересказала один из случаев. По ее мнению он приоткрывал суть проблемы. Ей нужно было выехать по делам. Что–то срочное на работе. А за окном пурга. Жили они за перевалом, дорога в такую погоду ничего хорошего не предвещала.

– Я сообщила об этом отцу, а он посмотрел на меня, встал, немного походил по комнате, взял кочергу, приподнял раскалённые кольца, заглянул туда, будто там находилось что-то важное, повернулся ко мне, посмотрел как-то странно и по-учительски сказал:

– Ты понимаешь в какую погоду едешь?

– Понимаю, – ответила я.

– Как ты видишь эту поездку? С учётом того, что мы оба видим, что сейчас за погода.

— Еду медленно, — говорю. — Резина шипованная. Со мной мобилка и спутниковый. Запасной бак бензина. Тёплая одежда. А главное, там человек, которому нужна моя помощь. Я врач, как ты знаешь.

А он мне в ответ:

— Ок. Будь внимательна. Доедешь — перезвони.

И ушёл к себе.

– Понимаете?

– Нет, – отвечаю. – Не понимаю.

– Но он же отец! – воскликнула она. – Вы просто не знаете нашу местность. Ехать в такую погоду крайне опасно. А он мне: «Ок. Будь внимательна».

Она попыталась его передразнить.

– Разве любящий отец так ведёт себя? Я ему потом не перезвонила, как он просил. Приехала домой аж вечером, а он даже не спустился. Будто меня в его жизни нет или я квартирантка какая-то.

Я увидел ее мокрые глаза и протянул салфетку.

– А что мать? – спрашиваю. – Как с ней?

Я начал "разведку боем".

– А мамы у меня нет. Она умерла, когда мне трёх месяцев не было.

И тут я будто зверь почуял, что передо мной открылась дверь в тот самый ад. Это не было аналитичное состояние. Это было животное ощущение. Молодая, милая девушка, словно пригласила меня туда… И мне даже показалось, что она присела, как это делали дамы в старые времена, давая согласие на танец.

Я расспросил ее о смерти мамы, но толком узнать так ничего и не смог.

– Я много раз я спрашивала у папы, что произошло, но он все отмалчивался. Скажет только — авария, а потом аккуратно переводит разговор на другую тему. Да так, что я только потом понимала, что произошло. Папа очень необычный. Понимаете? Очень. Как Бог. Словно окутывает пеленой…

Я чувствовал, что здесь прячется нечто необычное. И поэтому напросился на разговор с ее отцом. Кто хорошо понимает этику психологии знает, что делать это не рекомендуется. Но я уже знал, что встречусь с ним.

Был субботний зимний вечер, когда я поехал к нему домой. Снег валил самого утра. Он жил где-то в глуши со своей матерью, бабушкой Олеси. Признаюсь, я не ожидал увидеть такой красивый дом, окруженный соснами. Он спрятался в лесу неподалеку от озера. Ворота были открыты и я понял: меня ждут.

Его не было дома, хотя мы договаривались. Дверь открыла сухонькая старушка, лет семидесяти, на плечах жилетка, косынка на голове, на ногах валенки. Она знала кто я и сразу пригласила в дом.

– Заходите, пожалуйста. Я Анна Павловна, мать Михаила. Он просил передать, что немного задерживается. Перевал засыпало снегом и он поехал по объездной. Сказал, чтобы я Вас напоила чаем с моим вареньем и что вы не имеете права отказываться.

Внутри дома было уютно, но без модного лоска. Такой себе сельский стиль: деревянные стены из кругляка, печка с красными раскалёнными кольцами, глядя на которые чувствуешь жар в лицо. На соседнем, таком же раскалённом сопле стоял чугунный казан, из под крышки которого виднелся пар.

Мы понемногу разговорились. Я подливал третью чашку чая, когда решился спросить: что произошло с женой Михаила?

Анна Павловна стояла возле плиты, спиной ко мне и мешала содержимое в казане. Услышав мой вопрос, она остановилась. Накрыв казан крышкой, она повернулась, взяла полотенце, висевшее на стуле рядом, подошла ко мне и, вытирая руки, присела на табурет.

– Авария. Столкнулась с грузовиком. Хоронили в закрытом гробу.

Она опять начала вытирать руки полотенцем, уставившись в окно, будто там кто-то находился.

– Олеся говорит, что отец всегда уходит от ответа на вопрос, что произошло, – сказал я, снизив тон.

– Олеся?

Анна Павловна удивленно посмотрела на меня.

– А, поняла, вы про Олесю, про внучку.

Анна Павловна смотрела то ли на свои руки, то ли на это полотенце, которое будто было ее психологом.

– Мать ее звали также: Олеся, – тихо сказала она. – Понимаете, авария аварией, смерть смертью. Тут беда в другом. Он ее все утро уговаривал не ехать. Олесе было всего месяца три тогда. Только выпал снег. Дороги у нас сами видели какие. А он с переломом ноги тогда ходил. Ехать-то с ней не может. Он и так и этак. А она ни в какую. Миша-то юристом работал, суды за судами, очень способный был. Он так сильно ее убеждал, что мне казалось, она будто специально не соглашается. Он ей привёл какую-то страшную статистику, раскладывал по полочкам, как ведёт себя погода на перевале, даже начал бить по больному месту — по дочке, мол представь, что она останется без матери. А Олеся ни в какую. Причем он не преувеличивал. У нас через перевал и в обычный день надо ехать осторожно, а тут… Помню, как он начал ее просить… даже на колени встал… я его таким никогда не видела. А она ни в какую. Говорит, что если этот экзамен не сдать, потеряет год. И что он уже надоел ей с его чрезмерной опекой. В общем, они тогда сильно поругались. Миша сел у порога, нога его в гипсе торчит, а он все талдычит: «Не пущу ее, не пущу ее».

Ну, она через заднюю дверь и вышмыгнула. Он только и увидел, как машина из двора выезжает... аж побелел. Я так его и не успокоила. Часа четыре просидел у окна. Мобильной связи здесь тогда ещё не было. Только и повторял: «Идиот. Я же мог поехать с ней. Я же мог поехать с ней». А потом приехала машина с мигалкой.

Анна Павловна опять посмотрела в окно. Начинало смеркаться.

– Любил ее он, конечно, сильно. Мне иногда не по себе становилось, когда я видела, как он с ней… Он как оживал, когда она появлялась. Помню, она заболела… грипп и грипп. Не то, что сейчас ходит… так он всю ночь сидел, глаз не сомкнув.

Анна Павловна подняла полотенце двумя руками и прижала им свои глаза. Я увидел, как ее тело слегка затряслось.

– Он после этого запил сильно. А потом уехал. И я осталась с Олесей одна. Намучилась как… и не передать.

Анна Павловна вытерла слезу, встала со стула и подошла к печи. Передвинув казан, она вернулась ко мне.

– На годик Олеси он приехал. Осунувшийся, небритый, постарел. У меня аж сердце сжалось. Накормила его, сижу, смотрю, как он чай с сухариками пьет, а сама злюсь. Думаю, когда же ты про дочь-то вспомнишь. Почти год ее не видел. А он смотрит на меня и будто просит: «Не надо, не показывай ее». Не выдержала я, пошла наверх. Олеся только проснулась. Взяла ее на руки, спустилась, подошла к нему и прям поставила ее к нему на колени. А он держит ее перед собой на вытянутых руках, будто ему вручили какую-то игрушку. И так смотрит на нее… внимательно-внимательно. А потом вижу, лицо его прям меняется. Рот открытый, а в глазах какой-то ужас перемешанный со слезами. У меня аж холодок по спине пробежал.

– Господи, – услышала я его голос. – Она же вылетая Олеся. И прижал ее.

Через неделю я его увидела уже другим. В галстуке, с цветами и в руках огромный медведь. Так все и изменилось. Он вернулся к нормальной жизни. Если так можно сказать.

– Что Вы имеете в виду? – спросил я.

– Так и живет один. Работает с утра до вечера, от этой железной машины не отходит. Когда-никогда в город по делам выедет. Пока Олеся была маленькой я сильно пугалась. Увидела, как он ее любит, прям как мать ее... сердце разрывалось.

Анна Павловна опять заплакала и уткнулась лицом в полотенце.

– Так никого и не нашел? – спросил я, когда она немного успокоилась.

– Нет. Один раз сказал, что ему нужно уехать. То ли в Индию, то ли еще куда–то. Год его не видела. Только деньги присылал. Ни письма, ни звонка. Я все надеялась, что может кого-то встретит. Но приехал один. Я все пыталась спросить что да как. А он отмахивается, говорит, что…

Анна Павловна замолкла, куда-то смотря вдаль.

– Ой, вспомнила… Тибет… он на Тибете был все это время. Изменился сильно, конечно. Какое–то спокойствие от него шло. Узнать его не могу. Как подменили. Глаза ясные и вот это спокойствие какое-то. Оно прям передавалось на нас с Олесей. Ну я и успокоилась постепенно, что он один. Пусть будет так, думаю. Что тут поделаешь?

Дверь скрипнула и я увидел Михаила. В проеме стоял огромный мужчина. Крепкий такой, слегка небритый, в шапке ушанке и бушлате. Будто зашел спецназовец и, запыхавшись, сообщил, что помощь пришла. Повесил одежду на вешалку, снял ботинки и шапку, выпрямился и направился ко мне. Подошёл, протянув руку и сказал:

– Михаил. Не поможете подтолкнуть машину? А то она сама не хочет.

От него и правда шло какое–то особенное тепло… и то самое спокойствие, о котором говорила его мать.

Мы довольно долго повозились, но мне нравилась эта снежная суета. Когда зашли в дом, на столе стоял чугунный казанок. Из него шёл запах жаркого.

– Вам, наверное, лучше остаться на ночь, – сказал он, разливая наливку в рюмки. Да и разговор, я так понимаю будет не коротким. Олеся о Вас хорошо отзывались. Она не любит психологов.

– А сама тянется к этому делу, – сказал я и отпил немного темно-красной жидкости.

– В мать пошла. С таким же нравом. Я первый год, как ее не стало, был сам не свой. Странное чувство. Счастье от дочурки переполняло и она же — разрушала. Я начал бояться, что с ней что-то случится. А потом встретил этого человека. Странное такое имя — Джордж. Это фамилия его. А по имени его никто не звал никогда. Да уж, Александр Джордж!

Михаил посмотрел в окно. Белые крупные снежинки на темном полотне застилали видимость. За окном было уже темно.

– В общем, после него я и уехал в Тибет.

– Он дал какие-то техники? – поинтересовался я, зная, что Джорж просто так с людьми не встречается.

– Да нет. Он просто гостил у меня. Тут недалеко было какое-то мероприятие и кто-то ему сказал про меня. Ну он и остался переночевать. Мы разговорились и я рассказал ему все. Утром, когда он уходил, помню, только спросил: «Ты с этим страхом сколько собираешься прожить»? Я тогда посмотрел на него и вдруг, как понял всё. Ясно так стало. Через месяц и уехал. В Тибет. Год там пробыл.

- И что в Тибете? Книга мертвых? – я пытался поддержать разговор.

– Почти. – улыбнулся он, видимо радуясь, что беседует со «своим». – Дочь убивал. - Его лицо стало серьезным, – Да, да. Не смотрите так. Страх потерять дочь ведь это фантом мой.

Он смотрел на меня своим добрым взглядом, а у меня мурашки по спине пошли.

– И как? Получилось?

– Поначалу, думал сработало. Только чуть позже увидел: никуда он не делся. Но вот что удивило. Страх перестал меня стопорить. Я будто управлять им начал, что ли. Правда, был один случай, когда я думал, что не выдержу.

– Что за случай? – с нетерпением спросил я.

– Она в пургу собралась ехать. Как мать ее тогда. Прям всё один в один. Думал, не справлюсь. Она когда сказала про это, у меня в груди что-то как прожгло.

– Вообще-то, было бы вполне резонно ее не пустить, – сказал я не вполне понимая, зачем он это сделал.

– Я хотел, чтобы она вернулась, – сказал он и вытащил трубку из кисетницы.

– Не совсем понимаю.

– Жизнь наших близких не продлить уговорами что-то им делать или не делать. Помоги себе, и тысячи вокруг спасутся. Кажется так сказал один старец.

Михаил набивал трубку табаком, замолчав на какое-то время.

– Это наш страх создаёт смерть. А сама она… внутри нас. Когда мы упрашиваем кого-то или умоляем его что-то не делать или делать, мы создаём это. Я тогда… в тот день… получил то, чего боялся. Все получают ровно то, чего боятся. Не заметили?

Он посмотрел на меня и прикусил мундштук трубки привычным движением.

– Вот так вот, – сказал он и зажег спичку, долго поджигая табак в сопле.

Потом, раскуривая добавил:

– Поработайте с ней вашими методами. Она вам доверяет.

Я часто вспоминаю этот случай. Особенно сейчас, когда вижу, как две группы людей сцепились между собой и остервенело пытаются "причинить друг другу добро". И вот думаю: сколько же нужно иметь сил или черт те знает чего, чтобы заведомо понимая, что твоя дочь направляется в опасность, и позволить ей сделать свой выбор. Это вообще что? Он что бог какой-то?!

Смотрю я на все это — вроде той ТВ передачи, что недавно была: «Право на владу» называется. У неё ещё приставочка звучная была: «Зараза». А вижу только одно: сильнейший интеллект, окутанный агрессией и страхом. Этот тандем, знаете ли, особый вид имеет. Равный ему – только интеллект + жадность со страхом. Хотя добра этого хватает. Чего только стоит парочка: интеллект + власть.

Давеча вот сон был. Стоим мы возле огромного космического судна, на которое все стремятся попасть, чтобы спастись. Огромная толпа такая. Пытаемся прорваться в давке. Недалеко от нас высокая башня с панорамными окнами. Кто-то рядом достаёт бинокль и всматривается в неё, а я все вижу.

В огромном офисе сидит группа до боли знакомых людей, но я не могу их вспомнить. Они что-то эмоционально обсуждают. Вдруг открывается дверь и в неё врывается человек с обезумимевшим лицом, в медицинской белой шапочке и остервенело начинает говорить:

– Это всё! Мы проиграли битву за них... Простите. Все что с смог. Остальные послали меня.

Стою, значит, я и смотрю на этого человека, что в бинокль пялится, и вдруг слышу, как кто-то сзади спрашивает: «А где те, кто против? Почему в рубке только одна группа»?

– Так у тех свой бункер, – говорит тот же голос.

– А куда летят-то все?

– А вот это мы узнаём, когда там окажемся.

На эту же тему: Мальчик и война. Методика управления страхом, Сила управлять миром находится по дороге в ад, Как держать удар, когда всё рушится, Отец и сын, Карма олигарха, Выдавил.

Рассказы обо мне: Дворняга, Холмс, Юрист, Месть прапорщику, Дядя Толя, Месть военруку, Спасти друга, Дубинка, Двойной тариф, Поворотный момент.

Нырнуть ещё глубже: Художник, Трое в чулане, Невкусная жизнь, Опасный ресторан, Характеристики дьявола, Сила внимания, Наши любимые палачи, Как принимать сложные решения, Сильные духом, Виртуальная реальность, Гадалка, тренер по продажам, Почерк любви, Близость, Что такое подвиг, Волшебство аскезы, И веди нас в искушении, Почему не работает Зеланд, Потухшие глаза сильных женщин, Отстрел, Место для шага вперед, Пробуждение, Удачная охота, Мольберт, Турбулентность, Проводник в ад, Смогла, Зекер, Смерть — это всего лишь мысль, Разрулила, Клубный пляж, Как не бояться смерти.