За множество! За пустоту!

Пребывая в Аиде эти последние несколько дней, я был поглощен системами мира Анаксагора и Демокрита. Оборачиваясь по сторонам, видя страдания провинившихся и тупое безобразие еще не уличенных, я говорил с ногой, и спрашивал, какое видение мира истинное? То ли, где ВСЕ способы его бытия вписаны в каждую его частицу, или же мир смотрит на тебя (и ты на него), как на атом сна, подобный всем остальным и безумный в своем одиночестве? Тебя как бы нет в любом случае. Индивидуальность вносит особые корректировки в окружающий мир, ты рассчитываешь на то, что ты воздействуешь и привносишь, когда же этого точно нет, и улыбка бездействия появляется на губах - это улыбка заочной смерти. Но “то, что мертво умереть не может”, потому-то ты и улыбаешься, старичок. Мир, представляющий собой бесконечное множество бесконечно малых частиц; квантовый мир - мир, который составляют установленные элементы, - все эти серые Нарнии стоят на лезвии бытия.

Думается, что забота о единоначалии мира, а затем о его единой природе, - была первоочередной задачей философов, пытавшихся выстроить мировоззрение, где мир - могучее древо, священное в своей неподвижности и очевидное в природе своего начала. Конечно, такую неоригинальную метафору никто из античных философов не использовал. Это Verasmus экспериментирует с intro.

Но все-таки Парменид.

Апогеем физиков стала метафизика элеатов. Апогеем примитивного эмпиризма стал постулат, что мир чувственно воспринимаемых объектов иллюзорен, а истина познается зрением ума, а не глаз. Известно, что мир или бытие Парменида едино, неподвижно и нерожденно, еще достаточно материально, чтобы не иметь форму, но и во многом идеально, ведь эта форма - идеальная сфера. Видя в этом существенную проблему, так как обозначение границ Единого вызывает сомнения в том, а действительно ли едино Единое, Мелисс пришел к тому, что Единое бытие должно быть бесконечно в пространстве и времени. В таком мире нет места пустоте. В то время, как оформленное бытие Парменида, который также отрицал пустоту, вполне может допускать нечто, кроме Единого бытия. Досужий Verasmus, не знающий нормы этикета в беседе о Едином, вполне может начать задавать вопрос, а что же за границей сферического бытия? Мелисс пресек на корню возможность такого смешного вопроса. Так Единое Мелисса само собой не допускает существование пустоты и движения по определению. Ведь для того, чтобы двигаться нужно пространство, еще не заполненное. Существование бесформенного бытия с бесконечной протяженностью такого пространства не допускает. Это логическое, материальное обоснование невозможности пустоты. Парменид же отсутствие пустоты связывает с познавательными возможностями. Мысль - это всегда мысль о предмете, человек познает бытие, а небытие, то есть пустоту, которую Парменид понимал в ее совершенном виде, человек познавать не может. Поэтому пустоты/небытия нет, ибо сама мысль есть бытие. Поэтому даже тогда, когда мы мыслим пустоту, мы мыслим ее в парадигме бытия, то есть мы никогда не мыслим пустоту an und für sich (мать ее). Принимая утверждение, что мы познаем лишь то, что существует, и видя наш бесславный опыт с пустотой, должны ли мы, продолжая эту мысль, считать, что существует лишь то, что мы познаем? Я уверен, что эта проблема уже решена более компетентными людьми, поэтому однажды я достану свой плащ, шлем из фольги и фиолетовое dildo, чтобы пострадать за свою пластмассовую истину. Бдите!

А пока отметим, что учение Парменида о невозможности пустоты было направлено против пифагорейцев. Важно, что мир Пифагора - это тоже шаровидное тело. Но здесь Пифагор логично предполагает, что это тело находится в пространстве, в пустоте, где пустота скорее воздух, то есть пространство, строго говоря, заполненное, но вмещающее, так как оно проникает в тело и обособляет объекты, из которых оно состоит. В дальнейшем и Парменид, и Анаксагор, и Демокрит, воспротивятся этой скучной несостоятельности мира и предложат свои веселые варианты на максималках. Во времени нашего повествования Парменид уже предложил. Привычка выворачивать настройки в крайнее положение была присуща и ученику/любовнику мудрого Парменида Зенону. Я как сейчас помню его диалектическое унижение Множества, лицемерие, с которым он прикинулся, что допускает его существование и торжествующую ухмылку (см. апории Зенона). Победа его стала возможной при том условии, что множество он понимал также в его абсолютном значении. По Зенону, если мы допускаем множество, то это бесконечное множество. Тело, как нечто целое, состоящее из элементов, состоит из бесконечного количества этих элементов. Так как мы знаем, что величина целого состоит из суммы величины его элементов, то в таком случае мы не можем определить величину целого. Перед нами мир бесконечно больших и бесконечно малых величин, определение которых Зенону представлялось затруднительным, мягко говоря.

Он пришел (и принес борщ).

Нужен был человек, кто сможет принять такой мир, и он пришел. Это Анаксагор. Он принимает положение элеатов о невозможности гибели и возникновения, но в то же время он признает реальность множества и движения. Причем космос Анаксагора также можно поделить на чувственно воспринимаемый и умозрительный, сущностный, придумывает Verasmus. Важно то, что сущностный мир являет себя чувствам. Так стало возможно утверждение Анаксагора о том, что во всяком объекте есть часть всех остальных объектов. Этот всякий объект состоит из бесконечного количества подобочастных частиц - гомеомерий, которые также находятся в составе всех остальных объектов. Весь затык и разруха в том, что каждая частица также представляет собой целое и состоит из более мелких частиц, которые также находятся в составе всех остальных объектов. Проще говоря во всём есть часть всего - это раз, всё и части всего состоят из бесконечного количества бесконечно малых частей - это два. И если перед тобой сейчас лежит лупа,

то знай, что в этой лупе есть часть за... ну... часть всего остального, что ты можешь видеть вокруг: часть кошки, бетона, исуса и багрового, как кровь тамплиера, борща.

Как это возможно? Анаксагор пришел к такому выводу эмпирическим путем. Если ты ешь багровый борщ, мощи мяса и хлеб, все это в конечном счете способствует росту мышц или отвисанию всякого там жира. Анаксагор, видимо, каким-то образом выяснил, что мышцы и отвисший живот - это точно уже не борщ, но отрицать, что борщ оказал такое действие на организм тоже нельзя. Значит, в борще уже содержались части мышц или жира, и мы говорим не о мясе и жире животного, которые использовались при возникновении борща. Мы вслед за Анаксагором говорим, что в борще были те самые мышцы и жир, вполне человечьи, которые теперь у тебя. Видишь? Когда он проверял мой текст, то подчеркнул слово “возникновении”. Модель возникновения борща справедлива для возникновения всех объектов. То есть этого самого возникновения в строгом смысле и нет, есть смешение ингредиентов - частиц. И от концентрации частиц зависит то, чем мы воспринимаем объект. Если в одном объекте собирается большая концентрация свеклы, картохи, мяса (в лучшем случае) и лука, мы говорим, что это борщ. Это не значит в нем нет частей автомашины “Лада”, лупы, красноголового дятла и канцлера Ангелы Меркель - они все в нем есть, но в несопоставимо малой концентрации.

Чтобы ему перестали плевать на сандали, Анаксагор выстроил свою космогонию следующим образом. Изначально все частицы были распределены и концентрация их была равна. На этом этапе чувственному восприятию нечего воспринимать. Частицы бесконечно малы. Для того, чтобы двуногий подумал, что происходит возникновение, определенным частицам следует начать концентрироваться в определенном месте. И они начинают. Движущей силой этого начинания становится Ум. Он дает импульс движению, и частицы начинают двигаться некоторым образом, концентрироваться и образовывать объекты. “Все вещи были вместе, затем пришел ум и привел их в порядок” - передает нам Диоген Лаэрций. Все попытки увидеть в этом некий закон целесообразности, замысел и в конечном счете бога не увенчались успехом. Слова самого Анаксагора об Уме полны неопределенности и просраций. Ум, в отличие от всех остальных элементов космоса, не смешан ни с чем и есть сам по себе. Ум - “тончайшая и чистейшая из всех вещей; он обладает совершенным знанием обо всем и имеет величайшую силу”. Он господствует и над тем, что имеет душу, управляет всяким вращением. Ум является началом этого кругового движения, в результате которого человеку кажется, что появляются объекты. Чего здесь больше: механического импульса или божественного замысла? Ответить на этот вопрос не представляется возможным по причине недостатка источников и противоречивости тех, что есть.

Аристотель, очень желая, чтобы Ум Анаксагора был целесообразностью, приводит слова из диалога Платона Федон:

Я решил, что, если так, то Ум-устроитель должен устраивать все наилучшим образом и всякую вещь помещать там, где ей всего лучше находиться.

Предполагалось, что Ум устраивает все таким образом, чтобы лучше всего можно было чего-то достичь. Что он вообще бы хотел чего-то достигать. И тогда: Да здравствует телеология, могущественная воля Творца!! Все расслабились и умылись слезами признания собственного ничтожества. К сожалению, ничего не вышло. Нам говорят, что Аристотель был разочарован, так как Ум, о котором говорит Анаксагор, не больше, чем механическая нога для пинков под зад. Так или иначе этот пинок дал импульс движения и бесконечно малые частицы закопошились и начали сбиваться в стайки. Пусть не телеология, милая сердцу, так хоть детерминизм на уровне конструктора Lego все же присутствует, так как в мире не может быть объектов, частей которого не существует.

Все, ребята, я устал и есть хочу. Впереди еще много интересного. Бдите.