Где Настоятель?

Жерло аккаунта сего пугает и манит, аки бездна, пугает и манит, как будто сама волшебная смерть таится в нем. Монитор его ноутбука никогда не уходит в спящий режим, и в нем всегда горит пустая страница Hashtap. Сонная с утра братия косится на него, как на живого: "опять этот не спит, его аскетизм - гордыня человеческая". Зал библиотеки велик, и эти недоверчивые взгляды сверкают из разных мест - никому не дает покоя пустая страница.

Меня зовут Вахтанг. Так назвал меня Настоятель лет уже пять назад. "Волчья плоть у тебя" - говорил он, когда переставал писать, читать, прореживать морковь и просто сидел в углу целыми днями, а ночью тихо шелестел в подвал, где он хранил алкоголь. Почему я здесь? Просто Настоятель ушел, и непонятно, когда придет. Дело было вот как. Он дочитал диалог Платона "Евтифрон" в переводе Шлейермахера на немецком. Ходил довольный, даже шутил с Васей.

Потом он начал распечатывать себе на принтере листочек за листочком из "Апологии", становился все серьезнее, все раздражительнее. Видно было, что "Апология" дается не так прост. Как-то раз он сказал Васе (я был рядом и слышал): "Понимаешь, собственно диалог облегчает текст, конечно, грамматически облегчает его, тем более, когда Сократ пытается объяснить недалекому Евтифрону, о какой же, к примеру, службе богам может идти речь, он не только ему объясняет свою мысль, он и мне тугоумному объясняет этот великий язык философии и поэзии, который я так непростительно предавал весь 19 год. С "Апологией" все не так. Это риторика мастера, это речь небожителя. И Сократ лукавит, когда говорит, что "ganz schlicht werdet ihr mich reden hören in ungesuchten Worten", то бишь "простую речь вы услышите от меня, состоящую из простых, неизысканных, если буквально, слов". Он лукавит, как минимум, мне."

Тогда он смеялся. Но в тот же вечер я услышал крики: "Ich kann Deutsch nicht so gut, nicht so ausgezeichnet, nicht so vorzüglich, wie ich begehre! Donner und Teufel!". Я понял, что он говорит непотребства, которые бы не следовало говорить, и поэтому он, сдерживая свой внезапный гнев, сознательно переходит на немецкий, потому что на этом языке он знает значительно меньше непотребств, чем на русском. С размаху скидывая на гугл диск все диалоги в переводе Шлейермахера, он сгреб принтер в охапку и поволок его по коридору. Тут Вася пришелся неподалеку, так он пнул его под зад: "Mistkerl!".

Так Настоятель скрылся в Тихоновой келье в подвале; или потому, что там холодильник недалеко, или действительно уединения возалкал, но вот уже десять дней он скрывается за дверью и пищу принимает почти лишь ту, что приношу ему я и кладу на порог. Однажды Настоятель до холодильника все же ходил, но я готов закрыть на это глаза.

Однажды, услышав мои шаги, он закричал: "Иди сюда, пес!". Я толкнул дверь. Настоятель сидел под столом, весь лохматый, как животное, и что-то смотрел в телефоне. Потом посмотрел на меня, потом опять в телефон, я стою посреди комнаты у стола, под столом Настоятель. Он тогда говорит: "Прости, Вахтанг, я не хотел тебя обидеть". Я молчал, мне было скучно и досадно все это наблюдать. Келья маленькая, я стоял почти вплотную к столу и боялся, что Настоятель дотронется до меня просто так, как бывало. Я просто не знаю, как себя тогда вести, чего хочет этот старик, выразить свое презрение или любовь - не знаю я.

- Как ты верно написал о волшебной смерти, - начал вдруг он, - волшебной.. страшной. Страшной, потому что волшебной. Ты знаешь мне уже часто приходят такого направления мысли. И мне кажется, ты очень верно написал. Нас напугали волшебством, нам снова начертили слишком простую картину мира, где есть страшное волшебство смерти. Смотри, как говорил Сократ, как это бесподобно звучит на этом варварском языке.

Denn den Tod fürchten, ihr Männer, das ist nichts anders, als sich dünken man wäre weise und es doch nicht sein. Denn es ist ein Dünkel etwas zu wissen was man nicht weiß. Den Niemand weiß was der Tod ist, nicht einmal ob er nicht für Meschen das größte ist unter allen Gütern. Sie fürchten ihn aber, als wüssten sie gewiss, dass er das größte Übel ist. Und wie wäre dies nicht eben derselbe verrufene Unverstand, die Einbildung etwas zu wissen, was man nicht weiß.

Речь о том, что бояться смерти, как, видишь, какого-то страшного волшебства, это ничто иное, как думать, что ты знаешь то, чего не знаешь. Ведь это нужно иметь какое-то офигевшее самомнение, чтобы думать, что ты хоть что-то знаешь о том, чего не знаешь ни ты, ни кто бы то ни было еще. Никто не знает, что есть смерть для человека и никто не думает, что это может быть высшее из благ. Но нет, все боятся смерти, как будто точно знают, что это что-то плохое. Не есть ли это самое тупорылое невежество и гордыня, думать, что ты знаешь то, что не знаешь на самом деле? Ест, конечно, Вахтанг. Возможно, мы могли бы поспорить с Сократом сейчас. Мы бы сказали, что за эти тысячи лет нам уже предложили варианты смерти как чего-то хорошего. Вот только невежество ваше осталось таким же тупорылым, - ответит нам Сократ. Да, конечно таким же. Ты как бы просто выбираешь, во что тебе верить. И мне страшно, что за все эти тысячелетия людей так хорошо научили думать, что смерть - это некое продолжение и здесь даже не важно какое по форме, хорошее или плохое. Эти миллиарды мозгов, друг мой, возможно уже преодолели этот сократов тезис. Их так много, что они создали знание о том, чего не знает никто в отдельности. Самое страшное, Вахтанг, что теперь после смерти действительно что-то есть. Все учения об этом "что-то", каким бы оно ни было благостным, они все обрекают человека на продолжение. Эти их сраные парадизы будут истинным мучением для меня, друг. Мне-то что делать с этим всем массивом представлений о загробной жизни? Я боюсь, что их этика - вот это их представление о том, как следовало бы, которое заменяет действительное знание, мне все испортит. Я когда-то тоже описывал свои представления о том, что "после", если помнишь, говорил о каком-то адаптивном сознании, все это мне представлялось как преодоление различных состояний/становлений, конец которых неминуем. Тогда это тоже был волшебный конец, как страшная сказка. Сейчас же, сидючи под столом и проигрывая с мемасов, я возопил, аka камень, позвольте мне умереть, как старому телевизору "Рассвет", чтобы мой кинескоп потух, а стабилизатор заглох! Позвольте мне просто стать частью интерьера этого западно-сибирского ландшафта! Позвольте, потому что совершенный конец, простое переставание - это и есть высшее благо. Себе в награду я хочу эту безусловность, потому что она проста. Ну и потому что я слишком люблю жизнь, чтобы разбавлять ее с тем, что может быть "потом".

Мне тогда, правда, стало очень неприятно от всей этой патетики. Мне только сталось не совсем понятно, как он узнал, что я назвал смерть волшебной, ведь я еще не писал об этом, когда же и писал, то не знал, что он это так назвал. Вот видите, как искажается время в нашей обители. Нужно отнести еду Настоятелю.