19. februar er det 70 år siden forfatteren Knut Hamsun døde... ― 19 февраля исполняется 70 лет со дня смерти Кнута Гамсуна...

В современной литературе я не вижу никого, равного ему по оригинальности творчества. / Jeg ser ikke noen som kan sidestilles med Hamsun i skaperkraft.
―Максим Горький Maksim Gorkij, Из письма Горького к А. К. Виноградову, 1929 год.

I september 1899 gjorde Knut Hamsun en reise fra Finland gjennom Russland og Kaukasus til Tyrkia sammen med sin kone Bergljot. Reisen resulterte i den subjektive reiseskildringen I Æventyrland. Opplevet og drømt i Kaukasien (1903)...

I.

Vi befinner oss først i september i St. Petersburg. Jeg skal med statsstipendium gjøre en reise til Kaukasien, til Orienten, Persien, Tyrkiet. Vi kommer fra Finland hvor vi har bodd et år.
På nitten sumpige øer anla Peter den store en by for nøyaktig to hundre år siden. Neva gjennomhuller byen overalt, den er forunderlig opprevet, stykkevis, og den er forunderlig blandet: vesteuropeiske praktkaserner vrimler sammen med bysantinske kuppelbygninger og henrivende leirehuser. De tunge museer og kunstgallerier står hvor de står, men kioskene, skurene, de utrolige menneskeboliger står aldeles stolte i solen de også og opptar sin gode plass. Man har talt om å flytte byen til et tørrere sted — man kunne like så gjerne tale om å flytte Russland. Det er ting i St. Petersburg som ikke kan løftes. Vinterpalasset, Peter Paul-festningen, Eremitasjen, Kristi oppstandelses kirke, Isakskirken. Men St. Petersburg flyttes som Russland flyttes: det utvider seg, blir større, større ....
Vårt opphold i St. Petersburg var kort. Det var rått og kjølig vær, bare ti grader, haver og parker i avblomstring. Nu skulle jeg for første gang i mitt liv ha pass og jeg kjører opp til De forenede rikers legasjon. Jeg kommer i utide. Kontoret er lukket. Det står en ung vakker herre utenfor legasjonen og leser et brev. Han har krone på sin gullknappede stokk. Han ser ikke russisk ut og jeg letter på hatten og tiltaler ham på norsk. Han svarer på svensk og kan opplyse meg om legasjonens kontortid.
Jeg møter opp til fastsatt tid. Nu ser jeg den unge herre igjen. Det er kaptein Berling, han er militærattaché her; hans navn ble senere ofte nevnt i avisene under hans sak med oberst Björnstjärna.
Da jeg ikke itide hadde tenkt på å få passet i orden fikk legasjonen meget bryderi for min skyld. Men baron Falkenberg var meg en god mann. Han skrev meg ut et stort pass med krone og hermelinskåpe på og kjørte siden omkring til de asiatiske legasjoner og fikk de vidunderligste kroker og tegn og stempler påført dette papir. Uten baronens hjelp ville vi iallfall ikke ha kommet avsted den dag og jeg er ham meget takknemlig for hans hjelpsomhet.
Hvor verden er liten! Jeg treffer plutselig en bekjent i St. Petersburgs gater.
Om aftenen er vi i god tid på Nikolaj jernbanestasjon. Her ser jeg nu for første gang de brennende lamper foran helgenbilledene. Når dørene i bakgrunnen går opp larmer lokomotivene og de rullende hjul derute; men midt i denne larm brenner de evige lamper dag og natt, dag og natt foran helgenbilledene. De er som små altere, det er to trinn opp til dem fra gulvet og de lyser i all stillhet.
Og russerne korser seg foran dem når de kommer og går. De korser seg og neier og bukker og korser seg igjen: de gjør alt dette med ferdighet og under megen hast. Jeg hører at russerne aldri begir seg ut på en reise før denne seremoni er foretatt; mødre skyver sine barn frem til helgenen og gamle dekorerte offiserer tar luen av og ber med mange bukk og korsinger om lykke på sin reise.
Men utenfor larmer lokomotivene og hjulene, det brølende Amerika.
Og nasjonalgardister kommer inn; de har hvit lue med rød rand om. Nasjonalgardistene er adelsmenn fra alle kanter av Russland, folk som under sitt opphold i St. Petersburg har fire hester på stallen og en mengde lakeier i sitt hus. De avtjener sin verneplikt på denne måte og unngår derved å blande seg med gemene offiserer. En ung nasjonalgardist kommer inn, han har tre ens kledde lakeier til å bære sitt tøy ned til stasjonen. Den ene av lakeiene er eldet i sin tjeneste og plager den unge herre med sin store omhu og kaller ham med kjælenavn. Og herren svarer ham hver gang og smiler overbærende til den gamle, han sparer ham også for alt bryderi og sender de to andre avsted i alle retninger. Han tar bare en av sine lakeier med seg på reisen.
Vi legger merke til en ung skjønnhet med en mengde briljantringer på venstre hånd. Hun har tre og fire ringer på hver finger, det ser underlig ut, ringene dekker hele leddet. Hun er åpenbart en fornem person, hun tar kjærlig avskjed med to eldre damer hvis ekvipasje holder utenfor. Vårt tog skal gå; damen tiltrer reisen ledsaget av to tjenere.
Så kom vi lykkelig og vel fra stasjonen i St. Petersburg. Min kone glemte ikke noe annet efter seg enn sin kåpe.
Vårt følge på reisen er det beste og elskverdigste i verden, en finsk ingeniør som er ansatt ved Nobels forretning i Baku og har vært i Russland i mange år, og hans hustru, en dame fra Baku hvis morsmål er russisk. Deres lille datter er også med.
Hver kupé i toget er sovekupé. Vi er en hel mengde passasjerer, mitt følge spres rundt omkring i toget og selv stikkes jeg inn i en trang kupé hvor det er tre herrer før, blant dem en tysker som er godt drukken.
Det er gjennomgang i toget, men gangen er så smal at det er med nød at to kan passere hverandre.
Nu stevner vi inn i det store Russland...

Только в сентябре мы очутились наконец в Петербурге. Я получил стипендию от правительства на путешествие по Кавказу, Персии, Турции и вообще Востоку [Сразу после выхода романа «Виктория» в свет (1898) Гамсун получил государственную стипендию, в которой ему было отказано раньше. После целого года мучений, который писатель назвал «самым ужасным годом из моих 37 лет», Гамсун хотел обрести наконец покой и счастье.]. Мы приехали в Петербург из Финляндии, где прожили целый год...
На девятнадцати болотистых островах Пётр основал большой город около двухсот лет тому назад. Нева в несколько рукавов омывает его со всех сторон. Город самым причудливым образом разорван на несколько кусков, в нём смешаны самые разнообразные стили: громадные, роскошные здания в западноевропейском стиле чередуются с византийскими куполами и очаровательными особняками. Тут и там стоят тяжёлые здания музеев и картинных галерей, но громадные частные дома также выделяются на солнце и гордо занимают видные места. Поднимался разговор о том, чтобы перенести город на более сухое место [В данном случае Гамсун говорит, очевидно, о поднимающихся у нас время от времени толках о необходимости перемещения государственно-политического центра из Петербурга. Толки эти своеобразно отразились в его сознании в смысле — «перенесения города на более сухое место». Самое интересное для русского читателя из гамсуновских описаний путешествий «В сказочной стране» может представить и наибольшее число страниц, способных вызвать его недоумение. Здесь есть немало наивностей, неточностей, а иногда и прямо ошибок, естественных в сочинении чужеземца о впервые посещаемой стране. Вот новое доказательство яркого своеобразия России, кажущейся такой красочной и непохожей ни на какие страны даже северному, в сущности, духовно родственному ей писателю. Нечто, конечно, должно быть отнесено и на долю необычного гамсуновского юмора и манеры беллетриста, позволяющего себе, например, передавать чьи-либо думы или разговор после только что сделанного заявления, что он не понимает на незнакомом языке ни слова. Это не «заведомая ложь», какую автор рассчитывает провести незамеченной. Это условная манера, где автор надеется, что читатель сам поймёт его полуиронию-полусерьёзность. Так как русскому читателю слишком близок предмет, о котором говорится во всей этой книге, то редакция нашла ненужным подчёркивать примечаниями все наивности или неточности путешествующего иностранца. Они видны сами всякому. Примечания сделаны только там, где ошибка Гамсуна рискует пустить в русский обиход какое-либо ложное мнение или создать явное недоразумение. — Примечание переводчика.], но это было бы то же самое, как если бы предложили перенести на другое место всю Россию. Есть в Петербурге здания, которые невозможно перенести: Зимний дворец, Петропавловская крепость, Эрмитаж, храм Воскресения, Исаакиевский собор. Но Петербург сам собою переносится на другое место, как и вся Россия: он всё расширяется, становится всё больше, больше...
Наше пребывание в Петербурге было очень кратковременно. Погода была сырая и холодная, было не более десяти градусов, сады и парки отцветали. Тут мне в первый раз в моей жизни пришлось позаботиться о паспорте для себя, и я отправился в посольство соединённых государств [Посольство Швеции и Норвегии, находящихся в 1814—1905 гг. в унии.]. Я приехал слишком поздно, канцелярия была заперта. Перед посольством стоит красивый молодой человек и читает письмо. На его палке с золотым набалдашником корона. Вид у него не русский, и я приподнимаю шляпу и заговариваю с ним по-норвежски. Он отвечает мне по-шведски и сообщает, в какое время открыта канцелярия посольства.
Я снова возвращаюсь в посольство к назначенному времени и тут я опять встречаюсь с молодым человеком. Это капитан Берлинг, он военный атташе в Петербурге. Позже его имя часто упоминалось в газетах, когда у него было дело с полковником Бьёрншерна.
Так как я заблаговременно не позаботился о своём паспорте, то я доставил посольству много хлопот. Но барон Фалькенберг отнёсся ко мне чрезвычайно любезно. Он приготовил мне большой паспорт с короной и горностаевой мантией, а потом сам съездил в азиатские посольства, где ему наставили на этой же бумаге всевозможные крючки, значки и печати. Без помощи барона мы не могли бы уехать в этот день, и я чрезвычайно признателен ему за его помощь.
Как свет мал! На улицах Петербурга я вдруг встретил знакомого.
Вечером мы заблаговременно приехали на Николаевский вокзал. Тут я в первый раз увидал зажжённую лампаду перед иконой. Когда открывалась дверь в глубине залы, то врывался грохот и пыхтенье локомотива. И среди этого шума перед святой иконой горит неугасимая лампада день и ночь, день и ночь. Эти иконы образуют нечто вроде маленьких алтарей, к ним ведут с пола две ступеньки, и они всегда сияют тихим светом.
И русские крестятся, когда проходят мимо икон. Они крестятся, склоняются и снова крестятся; всё это они проделывают очень быстро и торопливо. Я слышал, что русские никогда не отправляются в путешествие, не исполнив этой церемонии. Матери подносят своих детей к иконам, а старые, разукрашенные орденами офицеры снимают фуражки и молятся со множеством поклонов и крестных знамений, прося у Бога счастливого пути.
А там, за дверью, раздаётся грохот локомотива и громадных колёс, — это ревущая Америка.
Но вот в залу входят гвардейцы; на них белые фуражки с красным околышем. В гвардейцы идут дворяне со всех концов России; это люди, которые во время своего пребывания в Петербурге должны держать в конюшне четыре лошади, а в доме множество лакеев. Таким образом они отбывают свою воинскую повинность и избегают необходимости быть в обществе армейских офицеров. Входит молодой гвардеец, за ним идут три одинаково одетых лакея, которые несут его багаж. Один из лакеев уже состарился на службе, он мучит молодого барина своей заботливостью и называет его ласкательными именами. И барин отвечает ему и со снисходительной улыбкой смотрит на старика; он избавляет его также от хлопот и рассылает в разные стороны других двух лакеев. В путешествие с собою он берёт только одного лакея.
Мы обратили внимание на одну молодую красавицу с множеством брильянтовых колец на руке. У неё на каждом пальце по три и по четыре кольца, это производит странное впечатление, кольца покрывают целые суставы. По-видимому, она знатная особа; она нежно прощается с двумя пожилыми дамами, экипаж которых стоит у подъезда. Наш поезд должен отходить; молодая дама отправляется в путь в сопровождении двух слуг.
Наконец мы благополучно выехали из Петербурга. Моя жена [Бергльот Бек, первая жена писателя (1898—1906).] не забыла ничего, кроме своего пальто.
Наши спутники любезнейшие люди в мире — это финский инженер, который находится на службе у Нобеля в Баку [Имеется в виду нефтепромышленное предприятие, основанное в 1876 в Баку шведскими предпринимателями братьями Людвигом, Робертом и Альфредом Нобели.] и который жил в России много лет, и его жена, родом из Баку, родной язык которой русский. С ними едет также их маленькая дочка.
Каждое купе представляет собою спальное купе. Пассажиров множество, мои спутники рассеиваются по всему поезду, и сам я в конце концов очутился в тесном купе с тремя мужчинами, из которых один оказывается немцем, сильно подвыпившим.
В вагоне есть сквозной проход, но такой узкий, что двоим с трудом можно разойтись.
И вот мы въезжаем в великую Россию....

Перевод с норвежского: Мария Благовещенская