Нашим величайшим изобретением было изобретение самого изобретения

Как и все другие животные, наш вид эволюционировал в результате постепенных процессов естественного отбора, которые подготовили нас к выживанию и размножению в определённой экологической нише. Однако, в отличие от других животных, наш вид сумел избежать своей наследственной биологической роли и взять под контроль свою собственную судьбу. Он начал внедрять инновации, активно изменяя свой образ жизни, свою окружающую среду и, в конечном счете, саму планету. Как же нам это удалось? Что отличает наш вид, Homo sapiens, от остальных?

На фото: Человек Лев, фото с трёх сторон. Вырезан из бивня мамонта. Обнаружен в пещере Штадель, Баден-Вюртемберг, Германия. Возраст 40 000 лет. Авторское право Музей Ульмера/Фото Ивонны Мюльхайс.

Поиск только одного события, решительного изменения культуры или структуры мозга, вероятно, был бы ошибкой. В течение более чем полутора миллионов лет архаичные люди (более ранние виды Homo, такие как Homo erectus) медленно расходились [по ветви эволюции] с другими человекообразными обезьянами, развивая образ жизни, отмеченный повышенным [уровнем] сотрудничества. Они делали простые каменные орудия, вместе охотились, возможно, готовили пищу и, вероятно, занимались общим воспитанием детей.

Тем не менее, их образ жизни оставался в значительной степени статичным в течение обширных периодов времени, с небольшими, если таковые вообще были, признаками художественной деятельности или технических инноваций. Всё начало меняться только в последние 300 000 лет, с появлением нашего собственного вида и наших двоюродных братьев неандертальцев, и даже тогда темпы изменений не сильно ускорились до 40-60 тыс. лет назад.

Что заставило наш вид вырваться из паттерна, установленного архаичными людьми? Опять же, вероятно, было много факторов. Но с моей точки зрения, как человека, который изучает человеческий разум, одно событие выделяется как имеющее особое значение. Сегодня мы обладаем умственными способностями, которые должны были возникнуть в какой-то момент нашей истории и появление которых значительно усилило бы творческие способности наших предков.

Я имею в виду способность к гипотетическому мышлению – способность отделить свой разум от того, что происходит здесь и сейчас, и сознательно думать о других перспективах. Это является ключом к устойчивому новаторству и творчеству, а также к развитию искусства, науки и техники. Архаичные люди, по всей вероятности, не обладали им. Статичность их образа жизни предполагает, что они жили в настоящем, их внимание было сосредоточено на окружающем мире, а их поведение определялось привычками и внешними стимулами. В ходе своей повседневной деятельности они могли случайно натолкнуться на лучший способ делать что-то, и таким образом постепенно приобретать новые привычки и навыки, но они не были активны в продумывании инноваций для себя.

Как развивалось гипотетическое мышление? Я хочу представить два предположения: одно - от израильского лингвиста Дэниела Дора, другое - от американского философа Дэниела Деннета. Ни то, ни другое напрямую не связано с гипотетическим мышлением, но в совокупности они предлагают убедительную картину того, как люди приобрели способность к нему.

Предложение Дора, сделанное в его книге The Instruction of the Imagination (2015), речь идёт о природе и происхождении языка. В общих чертах история такова. По мере того как общества архаичных людей становились всё более совместными, они нуждались в более сложных способах общения, предупреждая, помогая, советуя и наставляя друг друга. Они делали это в виде пантомимы, используя жесты, выражения и вокальную мимикрию [звукоподражание], чтобы направить внимание на то, что они имели ввиду. Их целью было то, что Дор называет "взаимной идентификацией на основе опыта" - заставить собеседников делиться своим переживанием и распознавать их, видеть то, что видели они, чувствовать то, что чувствовали они, реагировать так, как они реагировали. Они были очень искусны в этом. Однако эта эмпирически-миметическая форма общения имела серьёзные ограничения. Поскольку она работала путём обмена опытом, то была ограничена сообщением о чём-то, что было под рукой, чтобы мочь пережить. Вы могли бы сообщить, что приближается волк, только если бы вы могли заставить своих слушателей увидеть это существо для себя. Вы не можете общаться о вещах, далёких во времени и пространстве. По мере того как ранние человеческие общества становились всё более сложными, это ограничение становилось всё более серьёзным.

Дор сомневается, что архаические люди когда-либо преодолели эту проблему, но он утверждает, что наш вид, и, вероятно, неандертальцы, решили её с помощью изящного трюка. Для этого не требовалось новых коммуникативных инструментов, просто новое использование старых. Весь фокус заключался в том, чтобы использовать звуки или жесты, уже связанные с чем-либо, и использовать их по – новому - не как приглашение для переживания, а как указание вообразить нечто. Когда говорящий произносил "волчий" звук, когда никакого волка не было рядом, их слушатели обращались к своим воспоминаниям о волках, чтобы представить себе волка где-то вне поля зрения. Если говорящий добавлял звук для 'холма', их слушатели объединяли воспоминания о волках и холмах, чтобы представить себе волка на холме, и реагировали соответственно. Благодаря этому, общение было освобождено от "здесь и сейчас". Как говорит Дор, был "пройден Рубикон": "Впервые в эволюции жизни люди начали переживать [нечто] за других, и пусть другие переживают [нечто] за них." Это было рождение языка.

Со временем, объясняет Дор, люди постепенно усовершенствовали эту новую технологию коммуникации. Они взаимно идентифицировали новые признаки для вещей, важных для них, создавая "символический ландшафт", который разделял переживаемый мир на отдельные признаки, и они остановились на конвенциях для связывания признаков вместе таким образом, чтобы указать отношения между указанными признаками. Разумеется, эти соглашения не были прямо согласованы; они развивались не явно, как это часто бывает в социальных конвенциях.

Если предположение Дора верно, то язык проложил бы путь к гипотетическому мышлению. Язык позволял людям узнавать о вещах, которые они сами не испытывали. Но это позволяло сделать нечто большее. Комбинируя лингвистические элементы по-разному, говорящие могли выдавать инструкции для воображения неограниченного круга вещей - не только того, что их слушатели не испытали, но и того, что никто из них не переживал. Они могли бы научить слушателей представлять себе, что может произойти, что должно произойти, даже то, что не могло произойти. Постепенно они обнаружили бы, что могут использовать эту способность творчески, рассказывать истории, создавать мифы и обманывать друг друга. И, что особенно важно с нашей точки зрения, они обнаружили бы, что могут использовать его для выдвижения гипотез. Обсуждая неудачную охоту в этот день, они могли бы предложить свои объяснения тому, что пошло не так, предложить способы улучшения положения дел и наметить планы на следующий день.

Поначалу такое гипотетическое мышление было бы социальным процессом. Ораторы не придумывают идеи в частном порядке, а затем делятся ими. Как бы они это сделали? Скорее всего, они создавали новые идеи в процессе разговора, играя с инструкциями к воображению друг друга и ожидая, пока они не наткнутся на то, что получит положительную реакцию. Это был коллективный процесс проб и ошибок. Как же тогда люди совершали переход к гипотетическому мышлению, осуществляемому в уединении их собственного разума?

Здесь мы подходим к предположению Деннета, сделанному в его книге "Consciousness Explained" [Сознание объяснено] (1991). Деннетт имеет дело с сознанием - потоком мыслей, идей и впечатлений, протекающих в нашем сознании. Заманчиво считать, что генерирование сознания является центральной функцией нашего мозга, а возможно, и мозга других животных тоже. Деннет предполагает, что это не так. Наш мозг, утверждает он, состоит из множества специализированных систем, которые действуют бессознательно и параллельно. Сознательный ум - это временный уровень организации, "виртуальная" система, которую мы создаем для себя посредством определённых усвоенных навыков самостимуляции.

Короче говоря, идея такова. Как только наши предки развили язык, иногда они говорили сами с собой, поначалу случайно. И когда они это делали, они слышали свои собственные высказывания и, часто, реагировали на них так же, как и на [высказывания] других людей. Когда они задавали себе вопрос, они отвечали; когда они убеждали себя, они работали усерднее; когда они напоминали себе, они больше сосредотачивались и так далее – эти реакции были спонтанно порождены бессознательными процессами. Иногда одно высказывание провоцировало другое, а это другое, и так далее, порождая длинный поток мыслей. Этот процесс умственной самостимуляции помогал координировать ресурсы различных систем мозга, и он оказался полезным, усиливая самоконтроль и способствуя устойчивым моделям поведения. У людей сформировались привычки к беседе с самим собой и постепенно развилась способность говорить с самим собой безмолвно в виде внутренней речи. Они также усвоили другие формы умственной самостимуляции, такие как рисование картинок или их представление. [Процессы] тщательно проработанного и утонченного потока самогенерирующейся речи и других образов, а также связанных с ними ментальных реакций привели к формированию того, что мы называем сознательным умом.

Хотя предположение Деннета было сделано ранее, оно прекрасно дополняет предположение Дора. Когда наши предки начинали говорить сами с собой, они учились управлять своим воображением, и не было бы большим изменением, использование этого процесса творчески, приватизируя практики, которые раньше были социальными. Теперь, когда они столкнулись с проблемой, они могли исследовать её самостоятельно, стимулируя себя вопросами, предложениями и визуальными образами ("Почему это проскальзывает?", "Попробуй другой конец", "Я мог бы организовать их вот так"). Эти действия порождали реакции в форме большей внутренней речи ("Это должно быть туже", "Это лучше", "Это было бы красиво") и чувства удовлетворения или разочарования, которые могли бы вызвать еще один раунд самостимуляции. Процесс по-прежнему состоял из проб и ошибок, ожиданием удачной идеи. В этом отношении этот процесс ничем не отличался от того, как древние люди учились новым навыкам. Большая разница заключалась в том, что теперь люди могли взять это под свой контроль, быстро и систематически исследуя новые возможности в своем сознании, а не ждать, пока мир представит им свои идеи. Теперь у них был способ изобретения.

Пока они культивировали эти привычки, ментально стимулируя себя и обращая пристальное внимание на результаты, люди делали, и кое-что ещё. Они создавали ощущение, что внутри них существует некий внутренний мир, где живёт и мыслит их подлинное "Я", мир, который иногда кажется им более реальным, чем тот, что их окружает. В каком-то смысле они создали свой собственный сознательный разум и свое "Я".

Если Дор и Деннет правы, то ключевыми факторами, направившими людей на их уникальный путь, были изобретение нового способа общения и открытие того, как использовать его творчески, сначала в социальном плане, а затем и в частном. Эти виды деятельности в настоящее время занимают центральное место в жизни человека, и наш мозг, и голосовые системы, вероятно, стали адаптироваться во многих отношениях, чтобы облегчить их, но первоначально они были культурными инновациями. Мы могли бы сказать, что величайшим изобретением человека было изобретение самого изобретения.

Автор Кит Франкишис философ и писатель, почётный старший академический сотрудник [в оригинале reader - в нашей системе званий – доцент или профессор] на кафедре философии в Университете Шеффилда, приглашённый научный сотрудник Открытого университета и адъюнкт-профессор по программе "Мозг и разум" в Университете Крита.

редактура и адаптация Дмитрий Бобров

источник https://psyche.co/ideas/our-greatest-invention-was-the-invention-of-invention-itself